Как некогда выковыривал из своего носа козявки и приклеивал их школьной парте с внутренней стороны столешницы. Да, не ожидал от себя такой стойкости…
Глаз очутился на моей ладони, и девушка, отойдя от шока, заорала. Громко. Жадно. Пронзительно. Это было то, чего я так ждал. Дикий крик жертвы – музыка для ушей маньяка…
Какое-то время я наслаждался этими душераздирающими воплями, но вот они начали надоедать мне, а эта сучка всё никак не замолкала. Портила мне всё наслаждение…
– Да заткнись ты, сучка!!! – взревел я и вогнал в широко раскрытый рот её собственный голубой глаз.
Кляп из глаза получился не очень хороший. Зоя в беспамятстве пережевала его, проглотила и продолжила вопить.
Я, стараясь не обращать внимания на крики, которые из музыки превратились в назойливый шум, склонился над ухом девушки и сладко прошептал:
– Ну, и кому из нас конец?
Я сделал это и подумал: «А ведь, наверное, раньше с ней так разговаривал её парень… Когда он лежал на девушке и трахал её, он шептал ей в ухо что-то любовное, что-то романтическое… А может, это были какие-нибудь непристойности, которые заводили их обоих…»
Да, девушка, наверняка, привыкла слышать жаркий шёпот прямо в самое ушко, но она едва ли слышала то, что сказал я. И больше не услышит никогда…
– Ну, и кому из нас конец?
И ещё
– Я так хочу посмотреть, что у тебя внутри…
В этот раз Зоя не стала кричать, чтобы я – такой ублюдок – не смел её трогать. Она продолжила нечленораздельно, душераздирающе орать, извиваясь как змея на расшатанной, скрипучей кровати.
Она извивалась как змея, но это ничуть не помешало мне сорвать с неё белоснежную футболку с изображённой на ней улыбающейся рожицей. Точнее, футболка Зои уже перестала быть идеально белой – её оросили крупные капли крови, капающие из опустевшей глазницы.
Я сорвал футболку с улыбающейся жёлтой рожицей и увидел грудь девушки, облачённую в розовый полупрозрачный лифчик.
Всё-таки она шла на свидание…
Как это ни странно, но соски девушки встали и теперь чётко проступали через мелкую розовую сеточку.
Вид молодой, только что налившейся, соблазнительной груди, несмотря на сложившуюся ситуацию, очень меня возбудил. Я почувствовал нестерпимое желание прикоснуться к проступающим сквозь сетку соскáм. Сначала пальцами, потом – языком. Обхватить их губами и поласкать… а после – задрать джинсовую мини-юбку, сорвать с бёдер трусики [наверняка, тоже розовые, полупрозрачные…] и нежно, жадно войти во чрево девушки…
Тяга взять девушку была нестерпимой, однако желание убить эту вопящую сучку преодолело её.
Я не стал насиловать Зою.
– Я так хочу посмотреть на твоё нутро! – борясь с желанием взять её, воскликнул я.
С этими словами я схватил лежавший рядом нож и вонзил его в тело извивавшейся девушки. Прямо в голый живот – чуть выше края джинсовой мини-юбки, которую я несколько мгновений назад хотел задрать…
Нож беспрепятственно вошёл в живот девушки. Так же легко, как нос корабля разрезает водную гладь, острое лезвие стало распарывать кровоточащую плоть.
Какие-то несколько секунд, и на животе девушки появился глубокий порез. Он начинался чуть выше паховой области и заканчивался чуть ниже соблазнительной груди, облачённой в полупрозрачный розовый лифчик.
Дрожавшими от возбуждения руками я раскрыл этот порез и сделал то, что так хотел – сквозь хлеставшую из дыры кровь я рассмотрел внутренности девушки…
К моему глубочайшему удивлению, даже после такой сложной, можно сказать, смертельной операции Зоя осталась жива. Она перестала вопить, но ещё дышала и издавала какие-то булькающие звуки окровавленным, перекошенным ртом.
Увидев у истерзанного тела признаки теплившейся в нём жизни, я схватил одну из Зоиных кишок и начал вытаскивать её из живота, делая необходимые надрезы. На ощупь она была как изворотливая змея, так и норовящая выскользнуть из пальцев, но я умудрился не выпустить её. Я благополучно вытащил длинную скользкую ленту из живота и удержал её в руках.
А Зоя по-прежнему была жива…
Я вытащил кишку из живота девушки и стал тянуть её, пока скользкая лента не достала до Зоиной шеи. Когда это случилось, я обмотал последнюю тремя тугими мотками и начал душить свою жертву.
Коварная кишка так и норовила выскользнуть из моих пальцев, но я, схватив эту изворотливую змею мёртвой хваткой, держал её.
Хотя бы эта операция прошла успешно – через полминуты Зоя перестала дёргаться. Её окровавленный рот булькнул последний раз и замолк навсегда .
Так прошёл мой первый опыт маниакальных игр…
Думаю, он удался на славу. Сие действо, которое я совершил, доставило мне такое удовлетворение, какое не принёс бы даже самый лучший в мире секс.
Всё моё нутро обожгло приятным жаром, руки немного дрожали. Не от страха – от нахлынувшего удовольствия. От кайфа, который я получил, мучая, кромсая, убивая свою первую жертву. И, что самое страшное, мне ничуть не было жалко эту несчастную девушку….
Так прошёл мой первый опыт убийства человека… И, как я и опасался, он не смог исцелить меня. Этот первый опыт не стал последним.
Когда я выпустил кишки несчастной девушки, я понял, что я подсел. Так же, как наркоман садится на иглу, я сел на нож. Точнее, на желание орудовать им, пуская кровь, принося адские мучения.
Я понял, что я стал зависим от жажды убивать, и это меня ничуть не испугало. Стрелка на моей шкале стала многотонной махиной. Она неизбежно завалилась на сторону маньяк, и ничто на свете не смогло бы поднять её хотя бы до критической точки.
Критическая точка
Уравновешенный Маньяк
человек
Преждевременный взрыв раздался…
Тело несчастной Зои Давиденко я сжёг, а пепел ссыпал в коробку – из под чего, не знаю… – которую нашёл дома. Выковырял из стены два кирпича, один из которых кинул в тёмный угол, второй – оставил как дверцу самодельного сейфа. Коробку с пеплом я спрятал в последний – как сувенир на память.
В итоге, за всю мою маниакальную деятельность таких сувениров скопилось много – шестнадцать штук. С каждой новой прибавкой сейф приходилось то и дело расширять.
Я убивал по одному человеку раз в три месяца, и за четыре года в моём сейфе скопилось шестнадцать коробочек-сувениров с прахом жертв. Первыми четырьмя стали девушки-выпускницы, но уже через год вид их кишок мне надоел, и я поменял контингент персонажей своих кровавых игр. Физически я был неплохо развит, и поэтому смог нападать на более крупные особи…
За четыре года я убил шестнадцать человек. С каждой новой жертвой способ убийства становился всё более жестоким, всё более изощрённым. Я набирался опыта, рос как маньяк, и посредственное выпускание кишок уже не доставляло мне удовлетворения.
Убийство без удовлетворения – всего лишь мясорубка, марание рук кровью. Я не хотел заниматься такой грязной работой, и поэтому придумывал всё более и более изощрённые способы умерщвления своих жертв. Такие, которые приносили бы им адские мучения, а мне – неистовое удовольствие.
Я убил шестнадцать человек, а менты так и не смогли поймать меня. Мозг истинного маньяка слишком изощрён, чтобы его понял нормальный, адекватный человек, поэтому ни один милиционер не смог раскусить этот крепкий орешек. Орешек, которым был я – настоящий палач …
Менты не нашли так же и ни одной моей жертвы. Место, где я проводил свои жестокие, больные, нечеловеческие игры, не обнаружили [по крайней мере, при моей жизни…], а следовательно – не разыскали и коробки, в которых я хранил прах убитых. Всех моих жертв объявили без вести пропавшими, а по истечении определённого срока – умершими.
