– Ну же! – поторопил его отец.  – Чего тянешь?. . 
     Палач в недоумении посмотрел на охранников.  Те только и сделали, что развели руками.  Тогда палач, подошёл к лучезарно улыбавшемуся смертнику и надел ему на шею петлю.  Казалось, отец обрадовался ещё сильнее, почувствовав на своём горле удушающую тяжесть верёвки. 
     – Хотите ли Вы сказать последнее слово? – Казалось, палач выдавил из себя эту стандартную фразу с непосильным трудом. 
     – Да, – подтвердил отец. 
     Он обвёл взглядом людей, собравшихся посмотреть на казнь этого чудовища, и увидел среди зрителей свою жену.  Он улыбнулся и громко, выразительно рассказал стихотворение:
     
     О всех убийствах тех шалав
     Не сожалею я ничуть. 
     Считаю я, что я был прав –
     Ниспослан свыше был сей путь. 
     
     И я прозрел, и длань Господня
     Сквозь этот Ад вела меня…
     Происходящее ж сегодня
     Мне показало: Бог – фигня!
     
     Я исполнял Господню волю:
     Уничтожал греха исток. 
     Топил порок в кровù и боли,
     Топил я похоть… А итог –
     
     Стою теперь на эшафоте…
     Бегут мгновения конца…
     Не ощущаю я заботы
     И справедливости творца. 
     
     Да, Бог совсем не справедлив…
     Распутницы ведь за него убиты,
     А Он, об этом позабыв,
     Лишил меня своей защиты. 
     
     И вот сейчас, за миг до смерти
     Я вновь прозрел, увидел свет…
     Иль протестуйте, или верьте:
     На небесах уж Бога нет!
     
     Ещё я понял вместе с этим,
     На свете есть один лишь Бог. 
     И озарил сей мир он светом…
     И это – я… Ведь я же смог
     
     Убить немножечко греха,
     Пускай, и крошечный процент…
     Его изъял, как потроха
     Из девок, купленных за цент. 
     
     И смерть моя ведь не конец!
     Я вновь вернусь – дрожи, скотина!!!
     Ведь каждый умерший отец
     Родится вновь в обли…
     
     Неожиданно раскрывшийся под его ногами пол [странно, по идее, ему на голову должны были надеть чёрный мешок…] прервал рассказ поэта.  Стихотворение закончили скрип перекладины, треньканье натянувшейся верёвки, хруст сломавшейся шеи.  Но во всех этих звуках мать услышала конец отцовского произведения, и глаза её наполнились ужасом. 
     Может, это совпадение, но в стишке отца можно увидеть связь с числом Зверя.  Девять четверостиший – тридцать шесть строчек.  6 x 6.  Плюс за миг до смерти отец не успел договорить шесть звуков [ь же звуком не является…].  И того, 666…
     Но не об этом думала моя мать.  Она, наверняка, даже и не уловила эту, скорее всего, бессмысленную связь.  Думала женщина о другом: о концовке стихотворения отца.  Концовке, повергшей мою мать в немой ужас:
     
     И смерть моя ведь не конец!
     Я вновь вернусь – дрожи, скотина!!!
     Ведь каждый умерший отец
     Родится вновь в обличье сына…
     
     3. 
     Когда отца повесили, мать была на втором месяце беременности.  Не на четвёртом, когда ни один врач уже не возьмётся сделать аборт, а всего лишь на втором.  Она без проблем могла бы убить меня ещё в своей утробе, но так и не решилась сделать это. 
     После долгих колебаний – убить меня или родить… – она выбрала второй вариант.  Главным аргументом стала мысль: я буду всячески бороться с маниакальными наклонностями сына, если таковые начнут проявляться… Буду убивать их на корню…
     Мама наивно подумала, что при помощи хорошего воспитания она сможет вырастить из бомбы с часовым механизмом нормального, адекватного человека.  Однако то, что заложено на генетическом уровне, практически – а может, и вовсе… – невозможно исправить.  Единственное, что она могла – контролировать каждый мой шаг, чтобы я не очутился в ситуации, которая спровоцирует взрыв…
     Контролировать каждый шаг… Разве это возможно? Конечно, нет! Мать была просто не в состоянии находиться рядом со мной все двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.  Тем более тогда, когда мне стукнуло двадцать пять.  Тогда, когда я начал работать, завёл собственную семью, родил дочку…
     Мать была не в состоянии присматривать за мной всё время, а провоцирующая ситуация могла возникнуть везде, где угодно.  Даже на родной, до боли знакомой дорожке, ведущей в детский сад…
     Моей дочке исполнилось три года, и мы с женой отдали девочку в детский сад.  Забирали её оттуда по установленному графику – кто первый возвращался с работы, тот и отводил дочку домой. 
     В тот тёплый апрельский вечер была среда – по установленному графику моя очередь забирать девочку из детского сада… – и дорога к дошкольному образовательному учреждению привела меня на конечную остановку моей нормальности.  А там, на развилке, она резко вильнула и спровоцировала взрыв.  Взрыв, подорвавший во мне все основы адекватности…
     Я шёл за дочкой в детский сад по дороге, которая уже успела стать для меня родной, и увидел немного неприятную картину. 
     Если бы я не был бомбой с часовым механизмом, я бы, наверняка, бросил на завязавшуюся борьбу один лишь взгляд – может, сочувствующий, может, равнодушный… – и пошёл бы себе дальше.  Но я был ею, и поэтому я остановился.  Начал внимательно наблюдать за возникшим поединком, предвкушая скорый взрыв, который изменит многое…
     В двух метрах впереди от меня разгуливал голубь и собирал всякую вкуснятину – семечки, крошки хлеба… Он так увлёкся своим занятием, что не заметил, как к нему бесшумно подкрадывалась смерть – чёрная кошка…
     Кошка пристально глядела на свою потенциальную жертву, бесшумно переставляя чёрные пушистые лапки.  Голубь должен был заметить этот сверлящий взгляд.  Заметить и улететь, пока ещё не поздно, но изобилие валявшихся вокруг вкусностей притупило бдительность птицы.  Более того, она, наверное, опасалась, что собратья могут найти эту замечательную нычку, и тогда придётся делиться…
     В общем, голубь не заметил нависшую над ним опасность, и кошка воспользовалась этим.  Одним быстрым движением она подскочила к преспокойно разгуливающей птице и вонзила в неё свои острые зубы.  Чёрная смерть хотела вгрызться в шею голубю и убить его сразу, но промахнулась.  Зубы прокусили левое крыло. 
     Голубь понял, что улетать нет ни времени, ни возможности, и потому он решил вступить в неравную борьбу. 
     У птицы не было ни одного шанса спастись, но она всё равно пыталась.  Голубь яростно отбивался от атак кошки, один раз даже умудрился напасть, причём его наступление прошло более чем удачно – голубю удалось выклевать своей противнице левый глаз. 
     Кошка издала какой-то странный звук и отступила на один шаг.  В глазах голубя мелькнула надежда.  Может, сегодня я и не умру… Но, к сожалению, эта надежда не оправдалась.  Тяжёлое ранение, которое понесла кошка, не спугнуло её.  Напротив – оно сделало чёрную смерть ещё более агрессивной. 
     Замешательство наполовину ослепшей кошки продлилось всего секунду, может, две.  После этого чёрная смерть совершила роковой для голубя прыжок.  Кошка накинулась на несчастную птицу и буквально разорвала её на части прямо у меня на глазах. 
     А я – я стоял и с замиранием сердца наблюдал за всем происходящим.  Ни на секунду в моём воспаляющемся мозгу не возникло и намёка на мысль помочь несчастной птице.  Я не относился к числу любителей животных, которые в такой ситуации прогнали бы кошку, спасли бы раненую птичку и вылечили бы её.  Я был бомбой с часовым механизмом, поэтому я не стал останавливать это убийство. 
     Вместо того, чтобы отогнать свирепого хищника, я стоял и смотрел, как кошка выдёргивала перья из тела своей жертвы, разрывала её плоть на части, вылизывала с асфальта пролившуюся кровь… Наблюдал и чувствовал невероятное удовлетворение, которое было сродни оргазму после самого лучшего в мире секса. 
     Я смотрел на это жестокое убийство, а в моём мозгу тем временем поворачивалась, немного пощёлкивая, стрелка:
     
      Критическая точка
     
     
     
     
     
      Уравновешенный Маньяк
      человек
     
     Как видно из рисунка, становление меня как маньяка произошло не сразу.  К тому времени, когда кошка дожрала кишки растерзанной птицы и вылизала с асфальта всю кровь, стрелка только начала поворачиваться.  Она прошла полпути к критической точке и замерла.