А иногда снова выползали из всех щелей, и как будто уплотнялись, особенно когда в дом приходил кто-то новый, то устраивая пир, а иногда драку.  Но стоило протянуть руку, как она проваливалась в пустоту.  Схватить их не получалось, они вытягивались, убираясь восвояси — и она не могла их удержать.  Днем, чтобы увидеть их, оказалось, лучше смотреть не мигая.  Стоило мигнуть — и они тонули в мареве.  Даже в темноте, понять, что они рядом, без специального внимания можно было только по глазам. 
     Многие люди часто становились объектом их насмешек, когда они седлали его, и ехали к кому-нибудь.  Когда приходила Нинкина мать, в доме начиналось, не пойми что…
     Вернее, объяснить-то Любка это как раз могла, но только не понимала как такое возможно.  На всякий случай — береженого Бог бережет! — уходила из дому.  Тени вдруг начинали хлестать мать и себя не то плетками, не то щупальцами, и она вдруг вся сжималась и начинала лебезить перед Нинкиной матерью.  То, что ее бьют, она не чувствовала, а пересмешники между тем не только били ее, но и ползали перед тем, кто к ним приехал на Нинкиной матери.  А когда все уже валялись, он подходил к самому страшному существу в доме — не то, чтобы страшный, он редко выходил, и сам иногда на отчиме ездил, — и они обменивались любезностями, а потом пристраивались к отчиму и к Нинкиной матери сзади, щупая и дергаясь, будто получали удовольствие. 
     Сначала Любка чувствовала стыд, краснела и отворачивалась, пытаясь образумить мать, или стыдилась и ее.  И каждый раз ей указывали на дверь.  А потом, когда поняла, что духи тут как бы ни при чем, что они лишь показывают, что происходит на самом деле, смотреть на духов ей показалось даже забавным.  И однажды она рассмеялась.  А когда спросили, не стала скрывать, что зудит в уме у каждого.  Ей, конечно, попало и от матери, и отчим по-человечески перекрестил пару раз ремнем, не хватаясь за ножи и топоры, но Нинкина мать перестала ходить в гости, да и мать теперь старалась держаться от нее подальше.  Так Любка поняла, что страшного в них ничего нет. 
     Ничего плохого ни Любке, ни Николке они не делали.  Наоборот, с Николкой старались поиграть.  Он их уже не видел, но отвечал, сразу же переставая капризничать — с веселым настроением садился или рисовать, или доставал машинку и катал ее по дому.  Любка даже не пыталась его успокоить, если он устраивал скандал — быть с нею означало остаться без духов.  Он мог кататься по полу, суча ногами и час, и два, и три. 
     Но то свои, а тут чужие.  Страшновато…
     
     Тишка перебрался на кровать, усаживаясь на ноги.  Сразу стало спокойнее.  Кошек странные тени любили, часто гладили, заманивая мышами.  Любка решила, что не плохо бы объясниться и с этими духами, чтобы не смели приходить во сне.  Она расслабилась, стараясь погрузиться в состояние, при котором у духов появлялось тело.  Четверо стояли у кровати, придумывая гадости, две грелись на печке, и самый старший и плотный расхаживал по дому, внезапно пиная стены и поднимая пол с одного конца еще выше. 
     И вдруг все заволновались, изба сразу стала чужой и пустой, а после этого, лишь на мгновение, появилось то самое существо, о котором Любка только что вспоминала — осмотрелось и исчезло, не скрывая зловещей ухмылки. 
     Любка вздрогнула, вскочила, бросившись к окну.  И сразу заметила отчима, который топтался на повороте. 
     Прямо напротив был перекресток, на котором дорога от старого дома выходила на дорогу от дома быта до подстанции.  Нинка и ее мать жили от поворота через дом. 
     Любка мысленно по привычке подумала, что пора бежать к матери, и тут же вспомнила, что неделю назад внизу сделали запоры.  Если монтеры не знали, что мать в доме быта, обычно, в час, они закрывали ее и открывали утром в полшестого.  Время было уже позднее, должны были уйти. 
     Любка сразу успокоилась, усмехнувшись — про дом отчим пока ничего не знал. 
     Он как-то странно топтался на перекрестке.  То пятился, то делал несколько шагов вперед, то поворачивался…
     И вдруг Любка рассмеялась.  Тот самый домашний помещик, перед которым все только кланялись, хлестал отчима, пытаясь повернуть его на тропинку к дому.  Теперь она видела его как во сне, отчетливо, но она точно знала, что не спит.  Другие духи остались такими же бестелесными. 
     Но через минуту смех прошел.  Если он придет, когда мать будет дома, она непременно ему откроет.  В то, что из нее делают посмешище, она никогда не поверит. 
     Любка вдруг взбесилась — ну как ей поможешь, если она по-прежнему не искала у нее ни совета, ни помощи?!
     И напугалась еще раз, как вдруг по дому прошел ветер, так что разлетелись волосы и вскинулись занавески — и хлопнула дверь.  Любка выглянула из-за печки, заметив мелькнувшие тени. 
     — Не пугайся! — обронил спокойный голос с доброй усмешкой. 
     Она так и застыла с открытым ртом.  Волшебники!
     
     Огромные волки — один белый, другой черный, перестали быть волками.  Теперь перед нею стояла сказочно красивая, словно сошла с картины, стройная женщина с веселыми улыбающимися глазами, которые светились в темноте красноватыми угольками, с черными волосами, которые были чернее любой темноты, в белом серебристом плаще, шитом черными нитками.  И такой же красивый и мужественный мужчина с развевающими белыми волосами, в черном плаще, шитом белыми нитками, с глазами, которые внезапно засветились голубоватым светом, тогда как в другое время были черными. 
     Женщина сняла плащ, бросив на стул, протянула руки к буржуйке, которая раскалилась докрасна.  Дрова уже протопились, но углей в ней было много.  Мужчина сделал то же самое. 
     — Вы?! — Любка пришла в себя от изумления и восхищения. 
     — Неужели ты подумала, что мы пропустим новоселье?! — усмехнулись оба волшебника. 
     — А можно мы не будем света зажигать, пока чайник вскипит? — Любка виновато оглянулась на окно, чувствуя, как горят от стыда уши.  — Я не боюсь… Но мне с ним не справиться… — с тяжелым вздохом признала она. 
     — А мы не будем зажигать, мы страшно радостно проведем эту ночь… — засмеялась женщина. 
     Она сжала и разжала ладонь — и сразу дом осветили множество огромных светляков, похожих на шаровые молнии.  Теперь они были повсюду.  Любка поначалу даже испугалась, не загорится ли дом.  Но сразу успокоилась, когда заметила, как волшебница что-то начертила в воздухе, оставляя светящуюся линию.  Цветные огненные шарики, от белого до глубокого синего и красного, подхватили огненную ленту, устраиваясь на ней.  И сразу после этого стали мигать. 
     Любка восхищенно выдохнула, забыв обо всем на свете.