А что будешь есть? — засомневалась Таня. 
     — А я картошки возьму и хлеба! — Любка сложила руки за спину и прошлась по горнице.  Остановилась.  — Ты мне поможешь?
     
     Обратно Любка шла озабоченная.  Оказывается, для жизни в пустом доме надо было взять много.  И шторки новые, и скатерть, и теплую одежду, и картошку, и муки и масла подсолнечного… А может, и матери с Николкой что-то взять, чтобы не рисковали зря. 
     Время еще было, часа три…
     
     Первым делом, Любка принесла воды, чтобы помыть полы после старых хозяев.  Не думала она, что Таня уйдет, но по дороге их встретила ее мать и погнала подругу домой.  Гвозди вбивать не пришлось, под шторки были даже веревочки.  Правда, на все окна одинаковых штор не хватило.  Пришлось повесить входные занавески.  Получилось красиво.  Плохо, что не было лавки, с лавками так пусто бы не казалось. 
     Зато теперь у нее был матрас, который оставил Сережа, перед тем как его проводили в армию…
     Проводины устроила мать, собрав его друзей и лесников, с которыми он работал.  Настряпала пироги, шаньги, Сережины знакомые девочки сделали салаты.  Жалко, что Лешу уже увезли в детский дом.  Наверное, теперь мать уже жалела, что не согласилась взять Лешу.  После того, как его увезли, она вспоминала его каждый день, рассуждая противоположно тому, как перед тем, как его отправили.  Но Любка не сомневалась, надолго он там не задержится, он часто ездил с дядей Андреем в райцентр, возле которого располагался тот страшный дом, дорогу обратно знал, а еще у него были деньги, которые зашили в воротник пальто, на случай, если ему там не понравится.  Если не знать, что в воротнике что-то есть, ни за что не догадаться, не отберут. 
     В чисто вымытом доме стало уютно, но пока непривычно.  За окном дул сильный ветер, повалил снег.  Большая печь уже нагрелась, но дом долго стоял холодный и нетопленый, чувствовался нежилой запах, бревна быстро впитывали тепло, которое кроме того уходило в подполье, нагревая землю.  Любка вышла в огород, вспомнив, что там есть скамейка, села, чтобы послушать завывание, прицениваясь к соседям. 
     Дома хорошие, новые совсем.  Люди спали. 
     Она вернулась, раздумывая, выключить свет, или пока не выключать.  Стало как-то не по себе, но трусливую себя она стыдилась.  Подбросила в буржуйку дрова, подождав, когда они немного прогорят, прикрыла трубу.  Печка дымила, видимо труба засорилась.  Когда свет потух, закуталась в одеяло и прислушалась. 
     Мягкое царапанье… Наверное, Тишка вышел из-под пола, понюхал блюдечко с молоком.  Любка его принесла в первую очередь. 
     Странное ощущение, каждый угол будто придвинулся.  В кровати потянулись тени, заглядывая в лицо. 
     Духи… Удивительно похожие на людей.  В старом доме тоже так было.  Иногда Любке казалось, что она даже может поймать их…
     
     Обычно духи жили своей жизнью, не обращая на людей внимания, но иногда, если что-то происходило, приближались к самым глазам и заглядывали в них.  Иногда грустно, если человек говорил или делал что-то нехорошее, иногда с насмешкой — и человек ни с того ни с сего начинал оправдываться, иногда приобретали страшные черты — люди сразу сжимались, пугаясь, а иногда входили в него, и тот вдруг понимал, что надо сделать что-то такое, о чем бы никогда не подумал.  Иногда разговаривали с младенцами, показывая козу, а ребенок агукал и смеялся…
     На самом деле ничего человеческого в них не было, только живые глаза, сама тень обычно была расплывчатой.  Но иногда они приобретали едва уловимую знакомую форму. 
     Почему то к ней они никогда не приближались, лишь изредка — и сразу наползал туман, в который Любка проваливалась.  Как тот, который показали волшебники.  Наверное, тени тоже боялись Голлема.  Или ее саму.  Никто, кроме Любки и младенцев, не видел их.  Поэтому она тоже не обращала на них внимания, принимая людей, как есть — и никогда не рассказывала.  А иногда даже забывала, как до сегодняшней ночи.  Если не развлекались, они тоже не замечали человека, проскакивая иногда через человека, словно это не их не существовало в природе, а людей. 
     Видеть их Любка стала недавно, после того, как избавилась от страха перед Голлемом.  Сразу после того, как волшебники посоветовали ей подумать о зубах. 
     Сама мысль напасть на кого-то вынудила ее внимательнее относиться к тому, что происходит вокруг.  Так бывает: смотришь на человека и пытаешься понять, что им движет.  И вдруг стала замечать некоторое поле, а потом и духов.  Она почему-то даже не удивилась, как будто знала, что такая субстанция есть.  А после увидела и тех, которые жили в доме.  Темная тень, точно такая же, как иногда вселялась в отчима, опустилась на мать — и внезапно Любка почувствовала в себе силу, когда мать замахнулась на нее кочергой, собираясь ударить.  Сама по себе мать была маленькой, она переросла ее, теперь мать едва доставала ей до глаз.  И когда она схватила ее руку и спокойно вынула кочергу, поднеся к лицу, удерживая другой рукой, мать испугано присела.  «Замахнись еще раз — и ты об этом сильно пожалеешь!» — предупредила она то существо, которое управляло матерью. 
     Сказала спокойно и холодно, так что удивилась сама… И получилось. 
     Мать, конечно, долго ругалась, обзывала и посылала повещаться, но слова она пропускала мимо ушей, понимая, что ужаленное существо не могло вести себя иначе.  Мать и сейчас срывалась, хватаясь за полено — и тут же останавливаясь, едва заметив ее усмешку.  Поставить духа на место оказалось не так уж и сложно. 
     И вдруг тени начали выползать отовсюду — здорово напуганные. 
     Обступили, но не приближались…
     Теперь она видела их постоянно.  Удивительно и необычно — наблюдать за ними было интересно.  Во сне она не только видела их, но и слышала — они вдруг становились как самые настоящие плотские существа.  То кукарекали из подполья, то пытались стянуть и стягивали одеяло, или старались ухватить за ноги и за руки, то пытались позабавиться, укладываясь спать с матерью и отчимом.  Любка обратила внимание, что мать и отчим сразу просыпались и начинали шептаться между собой, а потом скрипела кровать.