Удивительно, но точно такой же грех не вызывал раздражения будучи содеянным другим, который своего этажа еще не достиг.  Чаще мешок картошки обходился грешнику дороже, чем миллион обездоленных на все их имущество.  И было, что мешок картошки лишь вызывал недоумение и насмешку.  Не каждый и не каждым мешком картошки можно было растрогать государство.  Например, даже зная вора по имени отчеству и в лицо, Манькину оргтехнику так и не смогли у вора изъять, и он долго сожалел, что поначалу испугался и вернул ей часть ее имущества.  Добровольно.  Испугавшись возмездия.  «Во, дурак-то был!» — говорил он про себя. 
     Бойни и мясорубки приходили и уходили, миллиарды разворовывались и возвращались, тучные страны худели и обрастали жиром, маленький гад становился большим гадом, пущий гад укладывал его на лопатки, истинные святители обращали народ то в одну идеологию, то в другую, больные становились здоровыми, здоровые больными…
     Но одно оставалась неизменным: Таинственная Непреодолимая Сила руководила процессом, поплевывая сверху и не давая народу заскучать. 
     И раскрывалась перед Манькой простая истина: Непреодолимая Сила не имела жалости!
     Миллионы обездоленных людей ногами вперед не умеряли ее аппетит.  Она не имела веру в идеал — любая идеология, умеющая организовать и сдержать беснующиеся толпы, пускалась в ход.  Молилась только на себя.  Не жаловалась.  Не стращала собой.  Не пыталась подлизываться к народу.  Непреодолимая Сила была везде и нигде.  И все же оставляла след в истории и в каждой жертве, которая поднималась иначе, презрев рукотворную ее лестницу.  Мужественная чистота человека не являлась достоянием.  Только эго (может быть, та самая печать, которую ложил Дьявол на лицо своего Помазанника, которую человек чувствовал, как стержень), облаченное в поддир, могли позволить человеку приблизить себя к вершине, увенчанной совершенными людьми. 
     Простая фраза: «вы оскорбляете чувства верующих» или «вы отнимаете у людей самое дорогое», обращенные на человека, могли перекрыть ему воздух и образовать вокруг него вакуум. 
     Какое чувство мог оскорбить один у миллиарда верующих?
     Грусти, ненависти, радости, внезапно расстроенное, шестое или пять предыдущих? Кто брался подсчитать, сколько разных чувств борются в человеке каждую минуту?
     Или «самое дорогое»?
     Самое дорогое у человека его имущество, здоровье, родственники в порядке наследования.  Как может он отбирать все это, если только высказал свою точку зрения и был кем-то услышан?
     Манькины мнения именно в такой вакуум и попадали, вызывая праведный гнев у одного, но так яро защищающего всех остальных, что услышать ее уже никто не успевал. 
     Но праздник жизни продолжался. 
     Кто-то повторял ее мнение и становился всеобщим любимцем…
     И когда Манька, насмерть замученная железом, не могла уснуть и долго-долго лежала, рассматривая звезды, и думала, думала, думала — отрываясь от покрытого язвами тела, от невыносимой боли и уязвленного самолюбия, которое напоминало ей, что ей по всему государству приходится бегать за какой-то Благодетельницей, которая ей ни за каким хреном не нужна, и что она не прошла и шестой части государства, не износила первый комплект железа, Дьявол протягивал ей небольшой кулек с семечками и предлагал:
     — На, поплюй! Тебе не дано, и ты эту лестницу видишь, а кому дано, не задумывается.  Ему некогда, он ступени считает, которые ему еще осталось преодолеть. 
     Ждал, когда она опорожнит кулек, и приказывал:
     — А теперь ложись спать, и пусть тебе приснится что-нибудь из жизни бедного народа!
     А другие сны Маньке и не снились.  Никакие не снились.  Без воды было совсем худо. 
     Новые зубы были чуть тверже, но и они крошились, обутки мозолили и стирали ноги в кровавое месиво, от посоха руки каменели, так что к вечеру она не могла поднять кружку с чаем.  Ей уже казалось, что живая вода ей снилась. 
     — Ну почему у меня в голове нет твоих умных мыслей? — в который раз спрашивала она с вымученном видом.  — Почему они всегда знают, что делать, а я нет? Почему они радио слышат, а я только догадываюсь о нем? Или вторят ему, так что сил нет слушать?
     — Знала бы ты, как Дьявол исторгает мысли в ум нечисти, закололась бы от ужаса! Радуйся правильным рассуждениям, которые он втолковывает терпеливо день за днем, — в который раз отвечал Дьявол о себе в третьем лице.  — Жалеешь себя? А ты не жалей! Пусть умрут и те и другие, и ты — голая Дьявольская правда выйдет наружу.  Я не жалобная книга, на меня молиться бесполезно, если ума нет! Сама знаешь, какой он у тебя…
     И Манька снова думала, почему Дьявол так говорит?
     Что плохого в том, чтобы жить хорошо?
     И как Благодетельнице удалось всем доказать, что она идеальная во всех отношениях?
     И после этого Дьявол будет говорить, что он посылает ей в ум какие-то страшные ужасы?!
     
     
     И однажды Манька так уверила себя в несправедливой раздаче благой мыслительной материи, что решилась дать себе дьявольской головой.  Чтобы не думали гонители ее, что не дано ей, а Дьявол бы убедился, что имеет возле себя не худший экземпляр представителя человеческого рода.  Не понимала она — как мог он не привязаться к ней, ведь она была гораздо ближе, чем прочие! Точно так же поступали с нею люди, с которыми делилась всем, что у нее было.  И когда в какой-то момент, когда человеку богатая удача приносила почет и имущество неисчислимое, она начинала надеяться, что человек возьмет заботу о ближних, среди которых числила себя.  А человек вдруг становился жадным, начинал обвинять ее в корыстных намерениях, и выживал из жизни оскорблениями и унижениями. 
     Но Дьявол был не человек.  Он был Бог. 
     Ему ли жалеть умные мысли и завидовать и злорадствовать, меряя добро свое по Манькиному благосостоянию?
     Да так она увлеклась размышлениями о природе дьявольской удачливости, что не заметила, что идет по волчьим следам. 
     Будто Дьявол глаза отвел.  В плохом смысле…. 
     Она смотрела далеко вперед, и смотреть под ноги времени не осталось. 
     «Я прибью эту тварь! — думала Манька, придумывая способ, котором без труда смогла бы задумку воплотить в жизнь.  — Сыпну цианистый калий! Нажарю бледных поганок! Надо ядом….  Или дождусь у ворот, и пусть меня убьют, она умрет тоже!. . »
     Обрастая подробностями возмездия, которые она понесет Благодетельнице, Манька шагала вперед.  Даже заплечная котомка с железом не тянула спину, так увлеклась. 
     Дьявол растворился и Маньку не сопровождал.  Богу Нечисти положено укладывать мысли в человека, которые тот смог бы отсортировать и выстроить в такую цепочку, когда все обстоятельства будут учтены.  Именно так Бог оказывает человеку медвежью услугу, приберегая точные сведения об обстоятельствах для противника.  А если тому и другому они известны, случайно или преднамеренно открывает образ мышления противной стороны, подсказывая умные обходные пути. 
     «Я буду другой, — думала Манька, — я буду как люди! И когда будет у человека беда, я заткну уши, закрою глаза, и буду радоваться, что у меня ее нет! Пусть отправляются в Небесное Царство сами, меня вполне устраивает Божье!. . »
     Манька прошла уже три деревни, в которых не было жителей — дома стояли пустые.  Люди покидали отдаленные места и уезжали жить за горы, где были дороги, магазины, цивилизация.  Она удивилась, когда вдруг недалеко услышала тявканье собаки и мычание, но чуть глубже.  Звуки разом оборвались.  И где-то в глубине сознание шестое чувство предупредило: волки! Но заученной фразой она ответила умнику: летом волки в стаю не собираются, а один волк на человека не нападет! — именно так учила ее школа. 
     Чуть больше наросла тревога, когда Манька глянула вниз, и увидела крупные и чуть поменьше собачьи следы, с далеко отставленными пальцами.  Но были тут и копыта.  Не то коровы, не то лошади, и много маленьких свиных копытец…
     Заметив их, Манька обрадовалась: не иначе впереди жилая деревня — и близко!
     Она заторопилась, прошла поле, спустилась в лог, и, вернувшись к размышлениям, поднялась на следующее, поросшее высокими многолетними травами и мелким редким березняком. 
     И не успела ступить на него, как вдруг прямо перед собой, на дороге, метрах в десяти увидела волчью стаю. 
     Горячая волна прокатилась по телу, и в голове стало холодно и пусто. 
     Шесть волков не сдвинулись с места.  Они ее ждали. 
     Она отступила назад, и остановилась, замерев.  Вожак пристально посмотрел ей в глаза, чуть повернув морду, чтобы полностью видеть ее одним глазом — вторым он следил за стаей.