Хмурым воскресным утром позвонил Паньжин и сообщил, что Максимыч дома не ночевал да и под утро не появился.  Не появился он ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду.  Что любопытно, за эти дни больше никаких таинственных исчезновений и странных пожаров в селе не произошло.  По поводу пропажи Максимыча ползли разные слухи, но мы с участковым хранили молчание.  Постепенно воспоминания о жутком походе на Пузиковские болота отошли на второй план, вытесненные рутиной школьной жизни.  Теперь меня больше волновал вопрос, где взять учителя биологии и географии.  Я отправил запрос в районное управление образования, но скорой помощи от них не ждал, а потому обзванивал всех городских знакомых в надежде найти совместителя, согласного вести в выпускных классах и ради этого приезжать к нам хотя бы раз в неделю. 
     В середине сентября село посетила дочь Максимыча.  Последние года два она жила в разладе с отцом, но, узнав, что тот пропал, всё-таки соизволила приехать.  С её согласия Серёга взломал дверь в дом Максимыча.  Как он сам мне рассказывал, ничего подозрительного они там не обнаружили.  Не висели по стенам крюки, ржавые пилы и мясницкие ножи, не стояли на полках в погребе банки с залитыми первачом человеческими органами, не пылились в потайных комнатах измазанные кровью жертв языческие идолы… Словом, ничего, что могло бы косвенно (или прямо) подтвердить факт, что пожилой школьный учитель превратился в опасного маньяка.  Правда, в земляном полу сарая Паньжин увидел странную круглую яму, диаметром около метра, выкопанную под углом к поверхности.  «Вонища оттуда шла, Виктор, аж глаза ест! - поведал Серёга.  – Настоящая трупная вонь!» Пытаясь обнаружить источник смрада, участковый взялся за лопату, но и тут нашёл лишь дохлую кошку (которая, очевидно, и распространяла аромат мертвечины), к тому же стенки ямы осыпались, значительно затруднив дальнейшие поиски. 
     Собственно, на этом зловещий эпизод из жизни нашего таёжного села можно было бы считать законченным.  В конце сентября коллектив нашей школы наконец-то пополнился новой учительницей.  Звали её Наталья Сергеевна и она была согласна по вторникам и четвергам преодолевать тридцатикилометровое расстояние от райцентра, чтобы давать уроки биологии и географии.  К тому же была она молодой и интересной, чему я радовался особо, потому как все прочие мои коллеги были людьми околопенсионного возраста.  Жуткие события не то чтобы забылись, но отошли куда-то на задворки памяти, вытесненные повседневностью. 
     Иными словами, жизнь текла так, как ей и положено.  До ночи с 30-го сентября по 1-е октября.  Именно в ту ненастную осеннюю ночь я сначала услышал сквозь сон какой-то грохот, а секунду спустя диван подо мной вдруг вздыбился, а затем вновь опустился, как лодка на большой волне.  Я открыл глаза и таращился в потолок, пытаясь понять, что к чему.  Посуда в кухонном шкафу всё ещё звенела, люстра раскачивалась, а по одному из оконных стёкол змеилась трещина. 
     Землетрясение!
     Я соскочил с постели, машинально глянул на часы (они показывали пол-третьего ночи), подбежал к окну и распахнул створки.  В лицо плеснуло ледяной влагой дождя, я зажмурился, а когда вновь открыл глаза, то остолбенел: три дома на противоположной стороне улицы стояли вкривь и вкось, словно с ними пошалил ребёнок-великан.  Впрочем, великан был вовсе не при чём, ибо прямо под фундаментами проходил почти прямой узкий и длинный провал, который тянулся метров на пятьдесят, постепенно сходя на нет.  Удивительно, но разум мой даже не стал искать каких-либо правдоподобных объяснений, нет, я вдруг с кристальной ясностью осознал, что нечто поднялось из недр земли, проползло у самой поверхности и вновь исчезло в глубине.  Едва эта мысль пришла ко мне в голову, я услышал чьи-то крики и надрывистый женский плач, доносящиеся со стороны покосившихся домов.  Наспех одевшись, я выскочил на улицу. 
     Колебания почвы, похоже, подняли на ноги всех соседей: в окнах близлежащих домов по обеим сторонам улицы вспыхивал свет, доносились тревожные голоса.  Навстречу мне, пошатываясь, брёл работник местной лесопилки, отец четырёх детей Николай Пятелин.  Именно его дом пострадал больше других, накренившись и просев.  Несмотря на холод и дождь, никакой верхней одежды на Николае не было, что, впрочем, в данный момент ни имело для него особого значения.  За спиной Пятелина, со стороны его дома, доносился монотонный женский вой.  Я понял, что произошло какое-то несчастье, и поспешил Николаю навстречу. 
     - Что случилось? – крикнул я.  Пятелин никак не отреагировал, будто не слышал меня, но, подойдя ближе, он поднял на меня глаза.  Они были совершенно безумными.  Я никогда не видел таких глаз, мне стало не по себе, и я хотел было отшатнуться, но Пятелин обеими руками вцепился в мою куртку. 
     - Оно жрало моих детей! – выдавил он, глядя куда-то сквозь меня.  – Жрало моих детей!
     От его слов у меня кровь заледенела.  Я тоже схватил Николая за грудки, тряхнул и проорал ему в лицо:
     - Кто жрал, Коля?! Коля, что случилось?
     Пятелин не реагировал и как заведенный всё повторял: «Оно жрало моих детей!».  Так мы и стояли, вцепившись друг в друга, пока к нам не подбежал другой сосед, дядя Миша.  Он хоть и разменял уже седьмой десяток, мужик рослый и крепкий, а потому без труда оторвал от меня Николая и препоручил его подоспевшей супруге. 
     - Ты его видел? – спросил он.  Я только сейчас обратил внимание, что через плечо дяди Миши перекинута его охотничья двустволка. 
     - Кого? – не понял я. 
     - Его! – дядя Миша ткнул пальцем в образовавшийся земляной вал, а потом указал на свой дом, который тоже пострадал, хотя и в меньшей степени, чем жилище Пятелиных. 
     Я пожал плечами.  Дядя Миша хотел что-то добавить, открыл рот, но тотчас в пятелинском доме грохнуло, и кто-то вновь скорбно завыл.  Мы, не сговариваясь, бросились туда.  Едва войдя внутрь, я замер, ошарашенный открывшейся картиной: стены перекошены, вместо окон – пустые кривые рамы, пол вздыблен, усыпан штукатуркой, а прямо посреди комнаты - огромная, ощетинившаяся обломками досок, дыра, источающая кошмарное зловоние только что отрытой могилы.  И никого.  Только где-то наверху, на чердаке, кто-то воет. 
     - Ты, Витя, это… иди к ним! – сказал дядя Миша.  Я послушался и осторожно полез на чердак, опасаясь, что лестница вот-вот обрушится.  Одолев половину ступенек, я остановился и оглянулся.  Я видел, как дядя Миша, держа ружьё наперевес, осторожно подошёл к краю яму, заглянул внутрь, охнул и тотчас отшатнулся.  Я не стал спрашивать, что он там увидел – мне и без того было невыносимо жутко. 
     На чердаке, в самом дальнем углу сидела жена Николая, Ольга, прижав к себе двух дочерей, и надсадно тянула: у-у-у! Взгляд у неё был отсутствующий, точно такой же, как у мужа.  Дети еле слышно всхлипывали. 
     - Здрасьте! – сказал я, не придумав ничего более умного.  – Не стоит тут сидеть – дом того и гляди рухнет!
     - Оно ушло? – спросила старшая, четырнадцатилетняя Алинка. 
     - Ушло, ушло! - заверил я, не пытаясь вникнуть в смысл сказанного.  – Всё закончилось. 
     - Витя! – донеслось до меня снизу.  – Не давай им смотреть в яму!
     Я не стал переспрашивать, почему, но когда мы наконец вывели мать с детьми на улицу, дядя Миша пояснил, что на дне ямы он лежат изуродованные тела третьей дочери и единственного сына Пятелиных. 
     - Представляешь, эта херня убила их, разжевала, выплюнула и проползла по ним! – сказал дядя Миша.