— Ох, Манька, — только и вздохнул он, — Колья тебе не помогут, если ты до вампира головой не достанешь. 
      — Это как? — поинтересовалась Манька. 
      — А так, — ответил Дьявол, — что надо предугадывать действия вампира.  А воткнуть кол, в лучшем случае, ты сможешь, только если он добровольно перед тобой поляжет.  Ну, или в гробу его застанешь.  И даже так кол в грудь надо будет вгонять обухом топорика.  Силу махать такими кольями, надо иметь нечеловеческую.  На, вон, потренируйся, проткни-ка землю.  Думаешь, в плоть эту деревяшку воткнуть легче? Но разве ты достанешь то место, где он спит, если ничего о вампирах не знаешь? Или решила, что я сейчас возьму, да все тебе выложу? — Дьявол помолчал, заметив, что Манька последними словами заинтересовалась, и закончил печально: — А мне, Манька, то место не ведомо! Вампир, когда спит, мыслей не имеет, холодный он, как айсберг в океане, никакого инфернального излучения.  Прах прахом.  Но это древние вампиры так время проводят, а современные времени не теряют, получая от жизни многие радости.  Их в гроб никаким калачом не заманишь. 
      — Ладно, отыщем, — успокоила Манька Дьявола, но больше, конечно, себя.  — А может, и проскочим, авось не заметят!
      — Куда проскочим? — опешил Дьявол, — Мы что же, передумали уже по Благодетельнице пройтись? Испугалась, значит?
      — И ничего я не испугалась! Голову можно за так сложить, а можно за дорого, — разумно рассудила Манька.  — Предпочитаю второе.  Мне не всякий вампир нужен. 
      Она одела железные обутки, взяла свой посох и взвалила мешок на плечи. 
      И сразу жизнь показалась гнусной до неприличия, серой, и даже услышала она, как всеобщая Благодетельница опять расхваливает себя в эфире.  Радио наводило на тоскливые размышления, которые были не с ноги и короче дорогу не делали. 
      Где-то недалеко завыли волки, — стая провожала ее.  Сердце ушло в пятки.  Рядом топал Дьявол, но какая от него помощь, если он топал напрямик, через деревья, которых даже не замечал? Если только Манька провожала его взглядом, делал вид, как бы приравнивая себя к ней — сразу тонул в снегу, застревал и крыл матом материальность, которая для него существовала условно.  Вряд ли стая напугалась бы ветки, сорванной и брошенной ветром.  Наслать дождь или там тучи нагнать, или разогнать наоборот — это он умел, мог поднять бурю, мог в костер ветку подбросить руками, если хворост был рядом с костром.  Когда хворост заканчивался, обычно не утруждался и гнал хворост ветром.  Но ветром Дьявол делал все криво-косо: летела не одна ветка, а все закручивалось в смерч, и костер разлетался в разные стороны.  Чтобы не остаться без костра ночью, она складывала рядом несколько кучек хвороста, соединяла их ветками хворостины, а он уже направлял огонь, пока она спала — и занималась одна куча за другой.  Придумала такое она сама, идея Дьяволу понравилась, так он ощущал себя в полном смысле этого слова материальным объектом.  Хоть это ему можно было доверить: он не спал и следил за костром справно.  Иногда, правда, материализовался очень сильно, тогда у него все получалось по-человечески, но то было редким явлением. 
      А еще, как оказалось, он мог запросто запалить костер. 
      Но только если Манька долго не могла высечь искры с помощью кремния. 
      Спички давно закончились, а бить камень о камень она могла часами.  И когда время было позднее, Дьявол недовольно корчил физиономию, ворчал, потом сидел, уставившись в одну точку, пока в этой точке ни от чего не начинало полыхать пламя.  Оставалось только подставить ветку хвороста, чтобы она занялась.  Манька взяла это на заметку и старалась идти так долго, чтобы Дьявол прекратил ее мучения сразу же, после нескольких высеченных искр.  Летом Дьявол пару раз запалил деревья, вызвав к жизни молнию, которая ударила в верхушку, и деревья горели всю ночь.  Хоть хороводы води. 
      Манька у него спросила однажды, почему зимой он не может повторить свой фокус — было бы здорово.  На что Дьявол ответил, что воздух зимой не наэлектризовывается, потому что, в результате холодной температуры, столько влажности нет, и что-то понес про то, сколько должно быть отрицательно заряженных масс, сколько положительных, и как они располагаться должны, а еще про то, сколько должно падать космических излучений на миллиметр площади экзосферы, и про какие-то процессы взаимообмена разных энергий, плавно перешел на атомный и субатомный уровень, про устройство атомной структуры электростанций, про слои материальности…
      Связь между тем, как Дьявол вызывает молнию и почему не может вызвать ее зимой, Манька потеряла окончательно где-то на десятом предложении, и больше никогда об этом не заикалась. 
      Шел четвертый день после того ночного разговора.  Смеркалось.  Было еще не поздно, около шести часов вечера.  Но для леса и для зимы, когда все спит укутанное снегом, начиналась самая что ни наесть ночь.  Шли целый день почти без отдыху.  Манька бежала, не останавливаясь на передышки, как обычно, на этот раз, не позволяя адреналину погрызть здоровье — бежала от страха. 
      Сначала чужой яркий, и как будто все происходило на самом деле, сон не давал ей покоя — не иначе Благодетельница похвасталась.  Да так обозлилась, что даже сны и те чужими стали, злость придала ей сил.  Она была полна решимости достать Мучительницу — и отделать так, что бы Святой себя уже не называла.  За три последних дня она прошла больше, чем за предыдущие две недели.  С утра настроение немного поднялось, вечером опять набрели на трухлявый пень, в котором добыли меда.  Но после обеда произошло событие, которое начисто затмило и вампиров, и железо, и мысли о возмездии, и сон, и даже Благодетельницу…
      Колени и руки все еще тряслись, обдавало кипятком — стоило вспомнить, от быстрого шага она вспотела, пот катился градом со лба.  Только Дьяволу могло прийти такое в голову — безумие было, храбрости ни в одном глазу!
      Весь предыдущий день стояла оттепель, за ночь снег подморозило — идти по снегу стало легче.  Когда река свернула в очередной раз, не долго думая, потопали напрямик. 
      И наткнулись на ложбину. 
      Большое сборное стадо жвачных животных паслось неподалеку, объедая побеги ивы и не полностью занесенные снегом метелки амаранта, торчавшей из-под снега.  Как здесь вырос амарант, непонятно, в государстве он был по большей части декоративным растением.  Здесь было еще много всякой травы, которая ушла под снег едва подвяленной.  Она была такой густой, что снег не смог ее придавить тяжестью.  Проваливались уже не в снег, а в пустоту под снегом.  Очевидно, ложбина затапливалась по весне рекой и приносила много плодородного ила. 
      И вдруг наткнулись на оставленного волками недавно задранного оленя. 
      У обглоданной туши, которая лежала перед Манькой, сидели три лисицы, отбиваясь от ворон.  Волков поблизости было не видать.  Манька сразу же насторожилась.  Такую добычу мог достать только большой хищный зверь, и вряд ли он от добычи ушел далеко.  Она сразу же спряталась за деревьями, внимательно осматриваясь по сторонам, вооружившись ножом. 
      Стая из двенадцати волков на другом конце ложбины в низине, в трехстах метрах, обступила медведя, который пытался разодрать тушу второго оленя, крупнее по размеру, видимого задранного немного раньше.  Он то закапывал ее в снег, то сидел на ней и ревел, то тащил за собой. 
      Волки явно дразнили его, развлекаясь всей стаей.