Вавикин Виталий
     
     Оплаченная скорбь
     
     Плакальщики! Сколько же их собралось в этот день! Они окружили гроб, склоняясь к усопшему, трогали его за сложенные на груди руки, хватали его родных, говоря, что не стоит держать слез, и плакали вместе с ними или же сами по себе. 
     
     Лежа в гробу, Джошуа Стерлидж думал, откуда же у этих людей взялось столько слез?!
     
     Дулли подошел к усопшему и приложился губами к его холодному лбу – мужская скорбь, скупые слезы.  Он будет одним из первых, кто попытается утешить овдовевшую миссис Стерлидж. 
     
     - Такое горе! – Джошуа слышал его голос.  Он знал, сейчас Дули обнимает его жену за плечи и прижимает к своей груди. 
     
     Реки слез, размазавшие тушь Сары Хорниш, были настолько глубоководными, что их брызги попадали усопшему на лоб.  Бедная Сара! Думал Джошуа, улыбаясь где-то в глубине своих мозгов.  Она всегда с таким упоением слушала рассказы своей старшей, ныне овдовевшей сестры, что теперь думает, будто жизнь Мелисы закончится со смертью ее мужа. 
     
     Лу! Брат мой! Вот уж кого-кого, а его Джошуа бы обнял и не отпускал до самого погребения. 
     
     - Не знала, что ты придешь.  – Услышал Джошуа голос Сары. 
     - Что толку теперь в обидах.  – Его брат явно переигрывал в своей скорби.  Раздача наследства еще не началась, но он уже занял место в этой очереди, и Джошуа знал, что Лу далеко не первый. 
     
     О! А вот и его любимая Темми.  Конечно, она плачет.  И, конечно, как всегда надушена своими дорогими духами. 
     
     - Я так тебя понимаю.  – Ее соболезнования вдове искренни.  Джошуа не сомневается в этом.  Конечно, она понимает.  Ведь она так долго хотела занять ее место!
     
     Еще несколько плакальщиков подошли к гробу, чтобы попрощаться с усопшим.  Джошуа не знал их.  Скорее всего они были теми, кто всегда приходит посочувствовать чужому горю, а потом вернуться домой и радоваться своему счастью. 
     
     - Скушайте конфетку.  – Предлагала приходящим толстая низкорослая женщина с грязными волосами и отсутствием прически. 
     
     Кто-то говорил:
     - Посмотрите, сколько было друзей у Джошуа!
     
     И действительно, люди все шли и шли.  Друзья, знакомые, соседи….  Бесконечный поток плакальщиков, многие из которых вылили при жизни на усопшего столько грязи, что она до сих стекала с него, но теперь его смерть объединила их всех. 
     
     Пришедшие поглазеть зеваки молчали.  Они всегда молчат и зевают, а когда кто-то встречается с ними взглядом, смотрят в землю или кричат горько, в зависимости от ситуации. 
     
     Копальщики говорили что-то про карданный вал на катафалке и новогоднюю распродажу автопокрышек. 
     
     Какая-то убогая дворняга вертелась у всех под ногами и пискляво тявкала, получая то пинка за свою наглость, то конфету, от которой нужно было избавиться. 
     
     Какое-то странное чувство неудобства охватило Джошуа.  Теперь, когда праздник жизни закончился, уступив место празднику смерти, он должен был радоваться этому новому состоянию, но вместо этого его все сильнее и сильнее начинал одолевать нестерпимый зуд.  Сначала Джошуа думал, что это из-за солнца, но когда закрыли крышку, ничего не изменилось.  Стало даже хуже.  Теперь зуд вызывала земля, которую бросали сверху.  Сначала это были небольшие комья, брошенные теми, кто не желал пачкать руки, затем комья побольше и, наконец, за дело взялись могильщики.  Земля медленно поглощала еще один гроб в своей миллионной пасти.  Джошуа чувствовал, как она сдавливает его.  Слышал, как подбираются черви, жаждущие его плоти.  И этот зуд! Джошуа больше не мог его выносить.  Его тело, оно подчинялось ему, но гроб, он был слишком тесен.  Джошуа сжал руку в кулак и пробил его крышку.  Комья земли осыпались на его лицо.  Древесина была слишком хрупкой для одеревеневших пальцев.  Джошуа крушил ее, отвоевывая себе право выбраться наверх, туда, где он сможет излечить этот ненавистный зуд.  Плоть его рук лопалась, обнажая кости, ногти отваливались, но Джошуа не собирался останавливаться. 
     
     Его изуродованная рука пробила свежий могильный холмик, когда сумерки начали сгущаться.  Ухватившись за ограду, он выбрался из земли, которая, казалось, уже стала частью его плоти.  Она заполняла бескровные раны, забивала уши, рот.  Она была внутри него.  Земля, дающая жизнь и эту же жизнь берущая.  Легкие, желудок, внутренности – она была везде, но это не волновало Джошуа.  Он выбрался на поверхность, чтобы удовлетворить свой зуд, но как бы сильно он не расчесывал свое тело, сколько бы плоти не сдирал с него, он не мог добраться до источника. 
     
     Убогая дворняга, та самая, которая мешалась под ногами, когда гроб опускали в землю, облаяла Джошуа.  Он прекратил чесаться и посмотрел на нее.  Вот, где был источник его зуда, теперь он знал это.  Дворняга тявкнула и завиляла хвостом. 
     
     - Пойдешь со мной? – Спросил ее Джошуа, и комья земли высыпались из его рта. 
     
     Собака снова тявкнула и встала на задние лапы. 
     
     - Друг.  – Он наклонился и погладил ее.  – Я буду называть тебя так. 
     
     Они покинули кладбище вместе.  Шли по тротуару, избегая фонарей и прохожих, прятались в тени деревьев, когда мимо проезжали машины.  Джошуа шел в свой дом.  Шел, чтобы избавиться от нестерпимого зуда.  Да, его причину нужно было искать именно там.