Кто видел, говорят, пацанёнок ну просто вылитый Пётр Танайский.  А Степан Алексеевич в то время сдал, пить стал сильно, но хозяйство всё ещё держал крепко.  Вот, видать, и попалась она ему под пьяную руку.  А с пьяного что взять? Побил он её и прогнал снова.  Ночью, в лес, зимой.  Наутро проснулся, одумался, - дочь всё- таки и внук, не чужие – послал людей за ними вослед, да поздно было. 
     
     Нашли Варьку прямо недалеко от деревни.  На ели она повесилась.  Верёвку поясную сняла, через ветку перекинула и готово.  Ребёночек тоже рядом лежал в сугробе.  За ночь его снегом занесло, случайно нашли, да вот только помочь ему уже тоже ничем нельзя было. 
     
     Как в деревню их обоих принесли, как увидел их Степан Алексеевич, так умом и тронулся.  Пока обряжали, пока отпевали, ни на шаг от гроба не отходил.  И день, и ночь всё сидел с ними рядом, всё у дочки прощения просил, плакал, волосы рвал на голове – да что толку? Сделанного не воротишь. 
     
     А перед самыми похоронами вообще препоганая вещь вышла.  Сенька рассказывал, что только собрались гроб с Варькой и ребёночком из дома выносить, как, откуда ни возьмись, кошка – чёрная, как чёрт в полночь, - вдруг прыг – и через Варьку перескочила.  Откуда взялась, бес её знает, да только известно, что нет хуже приметы, чем, если кошка через покойника перепрыгнет. 
     
     Ну да ладно.  Понесли их хоронить.  Самоубийц, как известно на кладбищах не хоронят, грех это великий считается, если человек сам на себя руки наложил.  Но Степану Алексеевичу в то время ни земные, ни небесные законы не писаны были.  Он на священника отца Григория надавил, уж не знаю, как, и настоял, чтобы Варьку с сынком её рядом с бабкой, матерью Степана Алексеича, похоронили.  Хоть и не дело это, но перечить тогда ему никто не стал.  Уж больно страшен был тогда Сапожников, да и Иван его поддержал. 
     
     Погода в тот день выдалась, хуже не бывает.  Небо серое, снег, ветер, да ещё и холод собачий.  Отец Григорий молитву свою быстренько прочитал, родственники с Варькой простились и стали гроб в могилу опускать.  Да не тут то было. 
     
     Как только гроб земли коснулся, как только стали верёвки убирать, тут-то всё и случилось.  Неизвестно, что за сила – Бог ли, чёрт ли, – да только не приняла земля Варьку.  Едва только первую лопату земли на крышку бросили, гроб, как на пружине какой из могилы то и выскочил.  И не просто выскочил, а так, что крышка, гвоздями прибитая, в сторону отлетела, а сама Варька в гробу уселась.  Мёртвая.  Пятаки с глаз её упали, и они раскрылись, глаза-то.  Люди говорили, ничего страшнее этого мёртвого взгляда не видали. 
     
     С минуту все молчали, слова никто сказать не мог.  Потом бабы заголосили и ну бежать с погоста.  Мужики то, те хоть тоже и перепугались до полусмерти, но остались на месте, только в кучу сбились и смотрели.  Отец Григорий же, весь на глазах с лица сошёл, крестится стоит да "Сгинь!" шепчет.  Только Степан Алексеич, как ни в чём не бывало, к гробу подходит, дочку мёртвую по волосам гладит, и что-то на ухо ей шепчет, как маленькой, будто успокаивает.  Потом уложил её обратно в гроб, как уж ему удалось её мёртвую-то на морозе распрямить, не знаю, снова сверху крышкой прикрыл и по новой заколотил.  После этого попросил мужиков ему помочь гроб обратно в землю опустить, да те, понятно, стоят, глаза в сторону отводят, но не шевелятся.  Кому охота с таким-то делом связываться?…
     
     Тогда Иван вышел.  Подхватили они с отцом Варькин гробик и начали потихоньку в могилу опускать.  Но ещё и на половину не спустили, как тот снова из земли, словно пуля, вылетел, гвозди во все стороны, перевернулся, И Варька из него вместе с дитём своим вывалилась прямо в снег.  И оба пялятся своими мёртвыми глазюками. 
     
     Тут уж даже самые смелые мужики отшатнулись, а Степан Алексеич дочке своей, как девчонке малой: "Варенька, ты уж мне не балуй, лежи спокойно, родненькая, а то мороз на улице, внучика мне простудишь…"
     
     Отец Григорий, хоть и поп, конечно, но мужик крепкий был.  Себя в руки быстро взял и сказал мужикам другую могилу за кладбищенской оградой долбить.  Те за дело взялись, да ведь земля-то мёрзлая, работа не идёт, да ещё и руки у всех от страха трясутся.  К тому времени бабы со всей деревни сбежались, стоят в стороне и голосят, что, мол, конец света настаёт, раз уж мёртвые из земли выпрыгивать начали. 
     
     Худо-бедно, а выдолбили Варьке новую могилку.  Не глубокую, правда, а так – в половину настоящей.  Иван с отцом Варьку и ребёнка её снова в гроб уложили, крышку заколотили и до новой могилы донесли. 
     
     Когда они её в землю опускали, тишина стояла мёртвая.  Люди и вздохнуть боялись, – а ну как снова?. .  Однако ничего – обошлось.  Так же тихо закидали гроб землёй, крест поставили и начали расходиться, когда ещё один случай вышел. 
     
     Серёга, Иванов друг, первым это заметил.  Над могилой Варькиной туча ворон – штук триста, не меньше – кружилась.  Молча.  А где это видано, чтобы вороны в стае молчали?
     
     По дороге в деревню кто-то предложение выдал, что нелишним было бы Варьке в сердце кол забить, мало ли что после таких похорон случиться может? Да только Иван на того мужика так глянул, что тот чуть было своим же языком не подавился.  Да и отец Григорий сказал, что ерунда это всё и суеверия.  Батюшка наш человек учёный был – он, перед тем как в семинарию пойти в Казани в университете почитай целых полгода обучался. 
     
     Ну вот, значит, похоронили Варьку с дитём её безвинно погибшим, поминки справили и долго бы ещё по всей деревне только и разговоров бы было, что о похоронах тех проклятых, да только новая напасть – волки в окрестностях объявились. 
     
     Волки-то, они и летом животные малоприятные.  Нас, домовых, они, правда, не задевают, а леших так и вообще – слушаются, да, всё равно, дел с ними лучше не иметь.  А зимой, с голодухи, они и в деревни забредают и на людей, бывает, кидаются. 
     
     Так вот и отца Григория задрали.  Батюшка, хоть был человек учёный и лицо духовное, а выпить был совсем не дурак.