Если ты можешь разговаривать с Богом, и Бог слышит тебя, то, как правило, - ты святой.  Если же Бог отвечает тебе, и ты можешь слышать Его, то, скорее всего, - ты шизофреник.  Игорь Левский знал эту старую шутку, но согласен с ней был только частично.  Если точнее, принимая справедливость этой мысли вообще, применительно к самому себе, Игорь давно убедился, что она не работает. 
     
     Игорь твёрдо знал, что он не святой, а если и сумасшедший, то только самую чуточку.  Основания сомневаться в собственном душевном здоровье у него были, и основания более чем веские, но ни шизофреником, ни социопатом он не был – проверено. 
     
     Левский мало чем отличался от людей его окружающих, да и вся его жизнь мало, чем выделялась на общем фоне.  Родившись чуть более тридцати лет назад в одном из крупных промышленных мегаполисов, он самого детства прекрасно знал, что блестящее будущее ему не светит, да и не стремился он к нему, если честно.  Отца своего он не знал – мать растила их вместе со старшей сестрой в одиночку, и нельзя сказать, что ей это плохо удавалось.  В любом случае, Игорь ничем не выделялся на фоне своих сверстников: не хулиган, но и не отличник и не активист.  Так, крепкий хорошист, хоть иногда и влипающий, как и все пацаны в его возрасте, в неприятные истории, но не склонный к уголовной романтике, а, соответственно, не представляющий особых проблем ни для учителей, ни для сотрудников Детской комнаты милиции.  Звёзд он, конечно, с неба тоже не хватал, но никто от него этого и не ждал. 
     
     Так же, ни шатко, ни валко, он окончил школу, проработал где-то в слесарном цеху на родном заводе, где всю жизнь провела его мать, год с небольшим и загремел в армию.  И там тоже он не попал ни в десант, ни в пограничники, ни в спецназ ГРУ, но и стройбат его тоже миновал.  Хотя, желдорбат от стройбата, по большому счёту, отличается только названием.  Каких-то особых ужасов дедовщины он тоже не видел: ну получил пару раз по морде, ну сам дал кому-то впоследствии.  Автомат он видел за все годы службы только раз пять – один раз на стрельбище и ещё несколько раз во время рейсов в Закавказье - в то время именно там, а не в Чечне, кипели основные страсти, связанные с национальным самоопределением.  Но и тогда всё как-то обошлось. 
     
     После дембеля Игорь поступил в местный Политех.  На заочное.  Потому как старшая сестра к тому времени выскочила замуж где-то в Саратове и забрала мать к себе нянчить внуков.  Т. е.  обеспечивать себя приходилось самому.  Но Игорь не жаловался.  От природы, крепко сбитый, мускулистый (следствие повального увлечения его сверстников самбо и фильмом «Непобедимый»), он никогда не боялся физической работы, хоть и не собирался заниматься ею всю жизнь.  Проработав на том же заводе, что и раньше, все годы учёбы, он без особого труда смог потом устроиться на довольно чистую работу в заводоуправление – мать его ещё очень хорошо помнили, да и сам он всегда производил впечатление надёжного и старательного парня. 
     
     Так и трудился он в заводской конторе, не особо не выделяясь, но своим трудолюбием и надёжностью медленно, но верно, продвигаясь к месту начальника бюро, а потом, чем чёрт не шутит, может, и начальника отдела. 
     С женщинами как-то не особенно складывалось.  Нет, иногда на горизонте начинала маячить какая-нибудь новая подруга, но все они очень скоро понимали, что Игорь – не герой их романа.  В чём тут дело было – не совсем понятно, вроде б и не сморчок какой, и работу имеет стабильную и (что важно!) отдельную квартиру.  Пусть и двухкомнатную хрущёвку в панельной пятиэтажке, но зато свою.  Но как-то просто не складывалось.  Может, потому что, при всей своей незлобивости и покладистости Игорь как был, так и остался «ни рыбой, ни мясом» - так средним российским мужиком-трудягой, пусть и сменившим промаслённую спецовку на однобортный костюм.  А может дело и ещё в чём-то, кто их баб поймёт? Сам же Игорь не особо переживал по этому поводу – жизнь старого холостяка его вполне устраивала, да и привык он уже. 
     
     Так он и жил: утром работа, вечером домино или карты за столиком во дворе с соседями-друзьями детства.  Большинство из них, правда, уже обзавелись жёнами, детьми, животами и обширными лысинами, но отношения между ними сохранились те же.  Игорь и сам не делал особой разницы между работягами и конторскими, потому что успел побывать и тем и другим и прекрасно знал, что в заводском микрорайоне какие-то различия на этой почве чисто мнимые.  Все выросли вместе, ходили в одну и ту же школу, хватали за задницы одних и тех же девчонок и смотрели одни те же индийские фильмы.  Другое дело, что большинство ровесников уже давно и прочно обосновались за решёткой, а некоторые уже не первый год, вообще, кормили червей – всё от водовки, конечно.  Но в компании Игоря водку как-то не особо уважали.  Воспитанные в суровые времена горбачёвского антиалкогольного беспредела, мужики крепко подсели на портвейн или другую бормотуху - от неё и дуреешь не так быстро, как от водяры, но и не так тупо медленно, как от пива.  Да и дешевле водки выходит. 
     
     Портвейн Игоря и сгубил.  Однажды, тихим сентябрьским, ещё не холодным, вечером он так же сидел с мужиками за столиком, азартно стуча по сделанной из финской фанеры, когда-то тёмно красной, а теперь практически чёрной, столешнице доминошными костяшками и, время от времени, прикладываясь к стакану с «Тремя семёрками».  Когда начало подхватывать живот, Игорь не придал этому особого значения – последнее время это случалось всё чаще, но Левский списывал это на магазинные «Русские» пельмени, щедро сдобренные кетчупом: свою обычную еду в последнее время.  И только, когда боль горячим шаром разорвалась где-то в районе солнечного сплетения и он, свернувшись калачиком, рухнул прямо под вкопанную в землю лавочку, уже его товарищи по доминошному столостучанию сами вызвали «скорую». 
     
     В себя Игорь пришёл только дней через насколько дней.  Надо думать, что его пробуждение от беспамятства стало большим сюрпризом не только для него, но и для набежавших в палату, как тараканы, врачей.  «Острый панкреатит», - когда Левский услышал диагноз, то только и смог, что скривиться как от зубной боли.  Потому как никакой другой боли его исколотый всякой анестезирующей наркотой организм пока не чувствовал.  Игорь краем уха слышал об этой довольно редкой, но от этого не менее жуткой болезни.  На его памяти, т. е.  за последние года три-четыре, у них в районе было три случая этого заболевания – все с летальным исходом.  Какая-то бабка с рынка, отец его друга Серёги Улётова и шапочно знакомый Игорю местный авторитет из реальных блатных сидельцев Угрюм: все они так и не пережили уже первого приступа, так что Игорь, даже сквозь затуманенные наркотиком мозги, прекрасно осознавал, насколько плохи его дела. 
     
     Следующие пара месяцев прошли как в тумане.  Выныривая временами из забытья, Игорь видел перед собой какие-то всплывающие морды в белых халатах, блеск разных жуткого вида медицинских инструментов, и, иногда, постаревшее и осунувшееся лицо матери.  Она, оказывается, приехала тоже – какой-то доброхот отбил ей телеграмму, и она примчалась из своего Саратова.  Сестра, как водится, приехать не смогла, но обещала, что приедет попозже.  Читай: «на похороны». 
     
     Когда, уже по декабрьскому снегу, Игорь покидал стены старенькой районной больницы, построенной ещё пленными немцами, на лицах врачей, медсестер, да и больных тоже читалось искренне изумление.  Никто, и сам Левский в первую очередь, не ожидал, что он выкарабкается.  Но он выжил.  После Нового года он отправил мать обратно к внукам, а, уже где-то в феврале, снова вышел на работу. 
     
     Там сначала сомневались, всё-таки человек буквально с Того света вылез, Смерть за задницу потрогал, но вскоре, Игорь доказал, что сомнения в его профпригодности необоснованны.  С бумажками всякими – сметами и счетами – он управлялся так же ловко, как и раньше, а то, что совершенно перестал выпивать и участвовать в служебных междусобойчиках, так какой же начальник на это пожалуется?
     
     От бывшего Игоря осталась, конечно, хорошо, если половина.  Бывший крепыш-колобок, превратился просто в серенького тощего человечка, с обтянутым иссиня-бледной кожей черепом, глубокими залысинами и неожиданно широкими костистыми запястьями.  Игорь сам удивлялся, но слабее физически он не стал, чего нельзя было сказать о голове.  Во-первых, он начал многое, не касающееся работы, правда, забывать, во-вторых, в его голову стали приходить какие-то странные, временами дикие – даже не мысли – идеи, но Игорь быстро брал себя в руки и, практически ничем не выдавал этого.