-Сам ты «обосрался», - обиженно нахохлился Виталик, - решили ж: идти, значит пойдём.  Я своего решения не меняю никогда. 
     
     Костян насмешливо скривил физиономию и недоверчиво цыкнул через щель в передних зубах.  Этой его особенности Виталик всегда завидовал – у самого-то у него зубы всегда были на редкость белые, крепкие и здоровые.  Да и во всём остальном Костян заметно отличался от своего приятеля: широкостный, крепкий, с вихрастыми рыжими волосами и непременным фингалом где-нибудь на физиономии.  В свои двенадцать с небольшим Костян уже сейчас выглядел постарше и поматёрее большинства своих четырнадцатилетних товарищей.  Другое дело – Виталик: всегда какой-то непонятно чистенький, тощенький, хоть уже и сейчас очень жилистый, аккуратно причёсанный, в очёчках, вечно витающий где-то в облаках.  Короче, два мира – два детства.  По всем законам, Костян должен был бы третировать Виталика, не давать тому проходу, и всячески доставать.  Тем более удивительной была их дружба. 
     
     Познакомились они лет пять назад, когда маленького Виталика родители сослали в первый раз в деревню к бабке на лето.  Раньше как-то обходилось, но в тот год не повезло.  Родители решили устроить себе второй «медовый месяц», навострились куда-то сначала в Анталию, а потом, по старой студенческой ещё привычке, то ли сплавляться вниз по одной из многочисленных сибирских рек, то ли просто выбраться с друзьями молодости в очередной турпоход с завываниями под гитару и ночными бдениями у костра.  Романтики, блин.  А Виталика спихнули к бабке по отцовской линии в недалёкую Ольховку, пусть, дескать, молодое поколение ума-разума и крестьянской мудрости набирается, тем более что бабка – сельская учительница на пенсии – от тоски в своей деревне тоже с ума сходила и против приезда внука никак не возражала.  Мнение Виталика, естественно, в расчёт никто не брал. 
     
     Уже на второй день Виталик повстречал на деревенской улице Костяна.  Тот по всем законам жанра надавал приезжему очкастому городчанину подзатыльников, но, неожиданно получив сдачи, проникся к тому глубоким уважением.  С тех пор и началась их дружба. 
     
     По сути своей Костян был парнем незлым, хоть и выглядел отпетым хулиганом.  Кто знает, может, в городе он таким бы и стал, но в деревне, особенно при таком батяне, как у него, особо не поозоруешь.  Папаша Костяна был местным участковым, причём больше походил не на патриархального Анискина, а на рейнджера Одинокого Волка МакКвея в исполнении Чака Норисса.  Да и то сказать, через пару-тройку десятков километров зона расположения лагерей зековских начинается, тут, хочешь, не хочешь, а окрутеешь.  Само собой, что и сына он держал в строгости, настойчиво прививая ему неприятие популярной воровской романтики и резко пресекая всякие хулиганские поползновения. 
     
     С воровской романтикой Костян не дружил, но вот от поползновений всяких нехороших избавиться так и не смог.  Как и любого нормального пацана разжигала его изнутри жажда адреналина, желание сделать что-то не то, что б уж явно запрещённое, но по сути своей, нехорошее.  Однако и дури в нём было поменьше, чем в городских сверстниках: с малолетства помогающий матери по хозяйству, Костян приучился к такой ответственности, о которой большинство городских ребят и представления не имели.  Той же корове ведь не объяснишь, почему её не подоили, а мамка то тоже не двужильная…
     
     Виталик в этом отношении сильно отличался от Костяна.  Они вообще были очень непохожи и не только внешне.  Родители Виталика – «рабочие интеллигенты» - до сих пор надеялись воспитать из сына «молодое дарование», чему отпрыск, как мог, противился.  Совсем недавно пришли к благополучному финалу попытки мамочки сделать из сына нового музыкального гения, типа Паганини.  Сама, от природы не обладающая музыкальным слухом ни в малейшей степени, она вдруг воспылала уверенностью, что её сын обладает слухом близким к абсолютному, и почти два года пыталась привить тому любовь к классике.  Уже только после того, как её персонально вызвали в музыкальную школу и объяснили, что у Виталика нет даже зачатков музыкального таланта, она смирилась к неописуемой радости отпрыска.  Противный, чем-то неуловимо похожий на клизму музыкальный инструмент с жёсткими струнами, постоянно режущими неокрепшие ещё пальцы и дурацкий смычок, похожий на ножовку, нагоняли на Виталика такую депрессию, что Кафке и не снилась. 
     
     Ещё был период увлечения спортом.  Это уже батя, наполучавший в молодости по очкам за свою интеллектуальную внешность, постарался.  Может, он надеялся, что сынок, заматерев, отомстит всем папкиным обидчикам – кто знает? В любом случае он не нашёл ничего умнее, чем отдать сына, не блещущего, кстати, здоровьем, в боксёрскую секцию.  Так что молочных зубов Виталик лишился гораздо раньше большинства своих ровесников.  А так же понял, что драться «по правилам» - это только для дураков и сильно здоровых.  А так как трусом Виталик не был никогда, то он взял в привычку подкарауливать тех «спортсменов», что вышибали из него дух на тренировках, после занятий и учить их уму-разуму при помощи житейского опыта и чего-нибудь, что подвернулось под руку.  Иногда и он бывал бит, иногда – жестоко, но в большинстве случаев подобные диспуты решались в его пользу.  Кончилось тем, что тренер поинтересовался, почему это никто не хочет вставать в спарринг с Виталиком, и один будущий чемпион доходчиво нашептал ему на ухо, прояснив ситуацию.  То есть, с мечтой о чемпионском будущем Виталик с облегчением распрощался, с жутью ожидая нового всплеска родительской фантазии в области педагогики. 
     
     А вот в деревне Виталику нравилось, хотя, какая там Ольховка деревня – одно название: полчаса на машине, и уже райцентр.  Да и миновала её судьба большинства вымерших при Боре-Пьяном деревень, может из-за близости к цивилизации, а может ещё почему.  Кто-то как-то заметил, что места вокруг Ольховки уж больно красивые, и началось в районе повальное строительство дач.  От простеньких, в один кирпич сложенных, домиков, до настоящих дворцов.  «Дворцов», конечно, по местным меркам.  Народец ольховский с дачников в основном и кормился, хотя, конечно, были и фермеры и ещё бывшие колхозники разные.  Колян Пегий, к примеру, неплохо на дачниках приподнялся, продавая им скупленное по другим деревням свежее мясо, а шкуры коровьи сплавляя на кожевенный завод в соседнем районе.  Да и не он один.  Так что вымирать Ольховка и не думала.  Ну и ещё, конечно, дед Митрофаныч тут жил до недавнего времени…. 
     
     Откуда Митрофаныч взялся – никто не знал.  То есть все знали, что не из местных он, пришлый.  Ходили слухи, что поселился он в Ольховке после бериевской амнистии 53-го, но находились старожилы, которые с пеной у рта утверждали, что жил он тут и до Отечественной и чуть ли не при царизме.  Ну, это врали, конечно, мало кто столько живёт.  Однако факт фактом остаётся – жил дедушка Митрофаныч в Ольховке давным-давно, даже бабка Виталика его ещё с детства помнила, а он уже и тогда старым был.  Оно, конечно, детям все старше тридцати старыми кажутся, но бабка помнила Митрофаныча всю жизнь таким же – седым, слегка сгорбленным, но крепким. 
     
     А старичком Митрофаныч был ой как непростым.  Бывало и на ЦКовских «Чайках» к нему в деревню люди заезжали, на «Волгах», тогда ещё новых, необычных, похожих на буржуйские «форды», которые в кино показывали про шпионов, правда, в последнее время на «Мерседесы» и «БМВухи» перешли.  Кто-то клялся, что как-то вертолёт в деревню прилетел, сел на выкосе с полукилометре от околицы, а из него люди (очень уж подозрительные) в домишко к Митрофанычу – шасть.  А потом обратно - в вертолёт и только: чух-чух-чух винты заработали.  Короче, разное говорили. 
     
     По общему мнению, был дедушка Митрофаныч колдуном.  Нет, не тем, конечно, что килу на людей напускает или чёрные свечки на перекрёстках жжёт, чертей вызывая.  Вообще, вреда от него почти никто никогда не видал.  Хотя, что такое «вред»?. . .