В этот момент демон закрепил свободный конец верёвки за батарею под окном и легко стал подниматься в воздух, не шевеля ни единым мускулом, словно выплывая из глухой мёртвой чёрноты тёмным мохнатым рылом к её лицу, он ухватил её под колени и дернул на себя, стащив с кровати и разводя её бёдра вокруг своего торса, и тут же вновь с ослепляющей болью вогнал в неё всё столь же каменно твёрдый член – теперь всё, что её удерживало, не давая окончательно повиснуть в петле, это руки, удерживающие её под коленями и член, подпирающий её изнутри,… дверь её комнаты открылась именно в этот миг. 
     Инкуб исчез мгновенно, словно изображение на простыне от вдруг выключенного кинопроектора, и Ленора повисла в петле и засучила ногами, хрипя и задыхаясь, пытаясь найти кончиками пальцев кровать, горячая струйка пены и слюны потекла из правого уголка губ, вытекая из-за кляпа, и глаза непроизвольно стали закатываться, словно она уже умерла, когда ей, наконец, удалось нащупать ногами шаткую опору постели и приподняться на носках, снимая давление петли с шеи. 
     Дина молча, не испытывая каких-либо особенных чувств, смотрела, как белое хрупкое тело со связанными за спиной руками бьётся в петле, пытаясь встать на ноги, и она специально приостановилась у двери и подождала, с интересом ожидая результата, была бы здесь сейчас Рита, они смогли бы заключить пари по поводу того, выживет это сучка в данный непосредственный момент или нет.  В данный непосредственный момент шалавка обрела, наконец, опору под ногами, и это вызвало у Дины смутное чувство сожаления, сожаления по поводу того, что это ещё не конец и нужно заниматься этой дерьмовой поблядушкой дальше.  Дина взяла стул и подтащила его к кровати, волоча за спинку так, что задние ножки с сухим шорохом ползли по ковру, оставляя за собой параллельные линии взъерошеного ворса, она поставила стул перед натянутыми, словно светлые солнечные лучи, ногами дочери и начала не спеша и тяжело забираться на него.  Уже стоя на стуле, она в упор взглянула дочери в глаза с близкого расстояния и неожиданно почувствовала напряжение – глаза были не такими, какие она ожидала увидеть, и не такими, как всегда, и уж, конечно, не такими, как сегодня утром, – теперь в них не плавали облачка самого настоящего безумия нимфоманки, её взгляд не был хитренько-блудливо-сумасшедшим, Ленора смотрела матери в лицо осмысленно и твердо, и искажённое мукой и болью, и горечью лицо этот взгляд не затеняло – лицо жило само по себе, глаза – сами по себе, словно душа её уже не вполне составляла с телом единое целое, и никакая боль, и никакой ад, и никакая мерзость уже не могли эту душу поколебать, Ленора приготовилась умереть не овцой и не шалавой, и уж во всяком случае не на члене у ВРАГА, и её глаза смотрели на мать холодно, строго и вопрошающе.  Дина аккуратно потянула кляп из её рта, но необходимости в этом не было, поскольку Ленора всё равно не стала ничего говорить, она лишь облегчённо вздохнула и проглотила слюну, и всё так же молча продолжала смотреть на мать. 
     – Открой рот, – тихо попросила её Дина.  Ленора тут же открыла рот, ничего не говоря и не задавая никаких вопросов, и Дине самой, не дожидаясь вопросов, пришлось дать объяснения, когда она осторожно положила ей на язык какой-то маленький, сужающийся мысиком металлический предмет: – Это значок Союза журналистов России, выполненный в форме пера от чернильной ручки, – вполголоса пояснила она.  – Его Расуль Ягудин получил вместе с членским билетом в Москве, в Центральном Правлении, в торжественной обстановке.  Ему сказали, что значок серебряный, и он заплатил за него 120 рублей.  Он дал мне его, чтобы я проверила, действительно ли он из серебра, не фуфло ли это.  Я проверила.  Ленора, это ЧИСТОЕ СЕРЕБРО, – Дина осторожно вставила кляп на прежнее место.  – Храни его за щекой поглубже, возле слюнных желёз, помнишь?, гда зубной врач всегда помещает ватные тампоны, и постарайся захотеть, чтобы он тебя поцеловал, постарайся этого по-настоящему захотеть…
     …И вот как-то вдруг погас огонь, и снова отвратительное огромное волосатое тело с хриплым дыханием и урчанием тёрлось об неё, вспарывая членом плоть и удерживая в воздухе руками на сей раз за ягодицы, иногда он опускал её чуть ниже, и тогда петля затягивалась на горле, и Ленора начинала задыхаться, иногда он приподнимал её при слишком конвульсивном страстном толчке бёдрами, и она могла перевести дух, он трахал её и трахал, он всё не останавливался, он убивал её и убивал.  Он кончил, вновь обдав её внутренности пылающей струёй, и Ленора вновь замычала-застонала, тиская зубами резиновый кляп.  “Поцелуй меня, – совладав с собой, холодно подумала Ленора.  – Давай же поцелуй меня, мразь.  Я хочу, чтобы ты поцеловал меня своим долбаным грязным ртом”.  И в этот момент в его действиях что-то изменилось, он рывком распутал верёвку, стягивающую её руки, отвязал конец от батареи, и петля расслабленно упала на её плечи, обернув шею, словно тоненький шёлковый платок, и он начал подниматься в воздух, удерживая её в руках, как тряпичную куклу.  Когда он начал пристраивать её правую кисть прямо под потолком тыльной стороной к кирпичной, заклеенной обоями стене, она тут же поняла, что он собирается сделать, но на сей раз не стала вырываться, а с гордостью подумала, что повторит судьбу Иисуса Христа, и когда он размеренными ударами стальной ладони начал забивать в её запястье гвоздь, приколачивая его к стене, она нашла в себе силы не заныть и не застонать и, напрягая все мышцы тела, погасила боль где-то в глубине мозга, и затем он начал прибивать вторую руку к стене, сильно оттянув её в сторону от первой так, что она распласталась на ней с широко разведёнными руками, словно на древнем кресте, и она вновь сдержала рвущийся из тела крик и гордо выпрямилась, вновь вспомнив Иисуса, тут он ее отпустил, и она повисла ранами в гвоздях.  Боль была страшной.  Боль чёрным горячим облаком взорвалась у неё в голове, но она всё равно не застонала и не попыталась закричать, она лишь всего на миг утонула в омуте обморока и тут же усилием воли вырвалась из омута назад, не желая висеть, словно мешок с дерьмом, перед этой грязью в человеческом обличье, и с отчаянным усилием упрямо удерживая в себе сознание, сосредоточилась и начала декламировать про себя: “Христос.  Родной простор печален.  Изнемогаю на кресте.  И чёлн мой будет ли причален к твоей распятой высоте?” – из Блока, которого зачем-то выучила ещё в школе.  Тут он снова в неё вошёл и на мгновение застыл, похрюкивая от удовольствия и притиснув её копчик к стене.  “Поцелуй меня, – опять подумала Ленора.  – Ведь ты считаешь, что мне нравится всё самое отвратное, так поцелуй же меня”, тут он откуда-то, словно фокусник, достал огромный и сверкающий острый нож, при одном взгляде на который Ленора вновь испытала смертный ужас, и ей потребовалось огромное усилие воли, чтобы преодолеть панику и не унизиться до стона и мольбы о пощаде, она вновь собрала все силы и сосредоточилась на главном.  “Как мне приятно, когда я погружаюсь в грязь, - уже нараспев, словно читала молитву, подумала она, – как мне приятно, когда эта мерзкая харя приближается к моему лицу, когда его уродливая пасть прикасается к моим губкам, как я хочу ощутить его вонючую слюну, проникающую мне в рот”, инкуб легко отрезал ей сосок на левой груди, словно проверяя нож на остроту, в этот раз Ленора даже не почувствовала этой маленькой боли сквозь ту огненную волну настоящей боли, разрывающей всё её тело, демон возбуждённо хрюкнул опять и коснулся лезвием правого соска, удерживая клинок горизонтально и нажимая острой сталью на верхушку, он сделал два движения ножом взад-вперёд, надавив лезвием и разрезал её правую грудь пополам до самой грудной клетки – теперь Ленора почувствовала эту боль даже сквозь ту, основную.  Демон с наслаждением смотрел вниз, на её прорезанную грудь, из которой сплошным потоком вытекала кровь, покрывая сталь ножа, и не останавливаясь, двигал потным пахом, всё трахая и трахая её.  “Я хочу, чтобы это дурнопахнущее животное поцеловало меня в рот, полный крови, – неожиданно для себя подумала Ленора.  – Прорежь мне лёгкое и поцелуй, когда наполнится кровью мой рот, да-да, я так хочу всякой грязи, мерзости и боли…” – она ещё не успела закончить мысль, когда инкуб чуть отклонился назад и приставил к её боку острие ножа.  Он повернул нож плоскостью параллельно земле, так, чтобы клинок проскользнул внутрь меж рёбер, и медленно нажал вперёд, прорезая кожу, мышцы и связки и втыкая его всё глубже.  Когда нож ушёл внутрь по самую рукоять, проколов ей лёгкое, Ленора не ощутила ничего, кроме странного чувства досадной помехи в своём теле, присутствия постороннего предмета, словно забившего ей лёгкое и мешающее вдохнуть, и когда он вытащил нож назад, всё так же неостановимо и неутомимо продолжая двигать низом живота, растирая свой член внутри её, это ощущение постороннего предмета внутри никуда не исчезло, что-то словно сидело в её груди комком, перекрывая дорогу воздуху, этот комок вдруг нагрелся, запылал нестерпимым жаром и рванулся по пищеводу вверх ей в горло, и она кашлянула, сразу почувствовав, как горячая кровь выплеснулась при этом кашле изнутри в рот, и демон тут же выдернул из её рта кляп с такой силой, что едва не выломал ей наружу передние зубы, и впился ей в окровавленные губы поцелуем, широко и жарко распялив пасть.  Ленора усилием горловых мышц сдержала рвотный спазм, одним движением языка выудила кусочек серебра из-за щеки, и, не теряя времени, выплюнула его в самую глубину глотки с такой силой, что ей показалось, её щеки оторвались от скул – инкуб тут же дёрнулся назад, зачем-то обхватив обеими руками свою шею, его член с хлюпающим звуком наконец-то выскочил из неё, демон повис в воздухе, всё также сжимая своё горло руками и широко раскрывая недышащий рот, и Ленора внезапно и сокрушительной несомненностью поняла, что значок попал ему в дыхательное отверстие, а значит, сейчас он закашляется и выплюнет обратно кусочек серебра, и тогда Ленора резко подтянулась на прибитых к стене руках и, напрягая брюшной пресс, рывком закинула ноги ему на плечи, описав ими два широких полукруга, очертивших его туловище, её ноги оказались подколенными ямочками на его плечах, Ленора резко согнула ноги в коленях и рванула его ногами к себе за плечи, одновременно поворачиваясь боком, он упал мордой прямо ей в промежность, тут она сжала его шею бедрами, лежа на боку, так, что левая ляжка оказалась плотно втиснутой ему под подбородок и колено обнимало его шею вокруг, правая же её нога тем временем давила ему сзади на шею, затем Ленора собрала остатки сил и с хриплым горловым криком рванулась всем телом вперёд, выдирая руки из гвоздей, кожа и мышцы на запястьях с треском разорвались, прокладывая себе путь сквозь металлические шляпки, заново хлынувшая из ран кровь словно охладила их и частично погасила боль, и Ленора села на демоне верхом, стискивая его шею ногами, и что есть силы навалилась на его голову всем телом, одновременно всё так же поджимая ему подбородок левой ляжкой вверх и нажимая грудью и локтями на голову вниз, не давая ему разжать челюсти, громадный демон с утробным рычанием вцепился руками ей в колени, пытаясь их развести в стороны, и Ленора мельком подивилась тому, какой он, оказывается, слабак, у неё было ощущение, что ей пытается разжать ноги игрушечный плюшевый мишка, в этот момент его глаза лопнули, и пронзительные голубые струи огня выплеснулись сразу из всех отверстий в голове, это выглядело так, как будто голова вдруг осветилась изнутри внезапно вспыхнувшими нестерпимо яркими лампами, зачем-то прикреплёнными там к черепной коробке, струя, ударившая из правого уха, пришлась ей в живот и мгновенно прожгла в нём чёрную дыру, а затем демон завыл тоскливым волчьим воем, запрокидывая безглазую, истекающую голубым пламенем голову к луне и в следующее мгновение превратился в белый огненный шар, Ленора каким-то чудом успела зажмуриться, спасая свои глаза, огонь обнял её смертоносным испепеляющим облаком, и она почувствовала, как плавится и сползает с неё кожа от нестерпимого жара, затем огонь мгновенно исчез, как газовое пламя, вмиг сожравшее всю пищу, оставив обугленную комнату после себя, и Ленора мягко опустилась на пол, вдруг с жуткой ясностью поняв, что она до сих пор не имела представления о настоящей боли, она скорчилась и извернулась всем телом, пытаясь закричать сквозь сдавленные мышцы возле ключиц, тут кто-то поймал её за руку и страшно медленно начал вводить в локтевой сгиб иглу. 
     – Ничего, ничего, – мягко сказала её мама, склоняясь над ней.  – Это морфий.  Сейчас полегчает.  – Ленора тяжело задышала, ловя благодатный холодный воздух оставшимся лёгким, и боль действительно почти совсем утихла через миг, настолько, что она раскрыла рот, пытаясь кое-что сказать, и мама осторожно подхватила её под голову, приподнимая ввверх, чтобы говорить было легче. 
     – Я…, – начала Ленора, кашлянула, брызнув мелкими каплями крови вверх, и собралась с силами в очередной раз, – я… больш…е… не…не. .  шлю…ха…
     – Конечно, доченька, – так же мягко сказала мама, удерживая её голову на коленях и осторожно промокая марлей её лоб.  – Конечно, милая, конечно, ты не разговаривай, отдыхай, сейчас приедут, тебя спасут, ты будешь жить, ох, и заживём же мы с тобой, будет всё, доченька, по-другому. 
     Ленора грустно улыбнулась про себя этим наивным словам.  Она с мукой подняла взгляд и посмотрела на склонившуюся над ней маму снизу вверх. 
     – Я…, – захлёбываясь и булькая чем-то в груди, вновь начала она, – я… его… уб. . иии. . . ии…и, – она мучительно задёргалась, стараясь протолкнуть последний слог сквозь внезапно сжавшуюся грудь, и, наконец, выдохнула, – ла…
     – Да, доча, – голос Дины на миг задрожал, но она тут же напрягла мышцы глотки и закончила спокойным твёрдым голосом, – да, всё в порядке, ты убила его. 
     И тогда Ленора, преодолевая вновь проснувушюся боль, с яростным усилием стала раздвигать обугленные и сразу начавшие трескаться и сочиться алой жидкостью губы в гордой и умиротворённой улыбке.  Дина, повинуясь безотчётному чувству, наклонилась к самому её уху и прошептала:
     – Тётя Рита сказала, что любой демон, когда ему даёшь палец, всегда склонен отхватить всю руку.  Инкуб тоже, он только поначалу приходит, как отражение твоих тёмных желаний, а потом он начинает развиваться… Доча, то, что он с тобой сделал, он придумал сам, ты этого не хотела.  В твоей душе не было этого дерьма, даже в самой глубине. 
     Ленора внезапно с наслаждением вздохнула, глубоко и освобождённо, словно какая-то давящая тяжесть вдруг упала с её груди и куда-то ушла невыносимая боль.  Затем она несколько мгновений лежала с закрытыми глазами, затем тело её снова сжалось от вернувшейся боли, а Дина молчала и осторожно баюкала её, как в детстве, на своей груди и промокала марлей обожённый потрескавшийся лоб с сочащейся из трещин сукровицей, Господи, она была такой слабенькой девочкой, часто болела, не счесть бессонных ночей, что Дина провела у её кроватки – может, потому-то она потом стала шлюшкой, Расуль Ягудин говорил, что это возможно, как психологическая реакция на физическую неполноценность и постоянную опасность умереть от болезни, Господи, она так болела, только воспаление лёгких перенесла несколько раз, и её всё кололи, кололи, а она всё плакала, плакала, казалось, этому не будет конца.  Но конец бывает всему.  И вот – конец близок.  Горячие слёзы навернулись Дине на глаза, но она опять сдержалась, не желая отравлять дочери последние минуты жизни на земле. 
     Ленора тяжело пошевелилась и начала медленно открывать глаза.  Комья засохших слёз в углах её глаз тихонько сломались от этого движения, и Дине показалось, что она даже услышала легкий хруст. 
     – По…чит…ттт…тай…, – вновь начала она и вновь кашлянула, и тонкая струйка крови потекла из угла её рта, – мммне…, - она напряжённо сделала ещё один булькающий вдох, – …Ппо…, – и она облегчённо расслабилась у Дины на руках. 
     – Твой папа очень любил эту вещь, – негромко ответила Дина и начала декламировать, стараясь, не сотрясаться телом, чтобы прчинить дочери лишнюю боль: – “Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой…”. 
     Ленора слушала и стала легче и ровнее дышать, как-будто разгладились мучительные складки на её лице, и Дина всё так же мягко баюкала её на груди, читая всё так же вполголоса и нараспев:
     “Ясно помню…Ожиданья…Поздней осени рыданья…
     И в камине очертанья тускло тлеющих углей…
     О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
     На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней, –
     О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, –
     О светиле прежних дней, –
     её голос мелодично звучал среди чёрных обуглившихся стен, заполняя пространство и впитываясь в сереющий предрассветный воздух, –
     Взор застыл, во тьме стеснённый, и стоял я изумлённый,
     Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
     Но, как прежде, ночь молчала, тьма душе не отвечала,
     Лишь – “Ленора!” – прозвучало имя солнца моего…
     Ленора умерла именно в этот миг.  Она вдохнула, когда Дина произнесла: “Ленора”, и этот вдох остался у неё в груди, и это Дине почему-то было приятно, словно комочек мягкого земного воздуха мог облегчить отлетание её несчастной души. 
     Она выронила из руки комочек марли и прижала голову утихшей, словно тихо спящей дочери к груди.  Теперь Дине можно было плакать, и она заплакал, беззвучно и беспомощно, омывая слезами и покрывая лёгкими нежными поцелуями спокойное и гордое девичье лицо. 
     
     – Это стандартный двуручный меч, – не спеша говорила Рита.