Гали улыбнулась лукаво, как девочка. 
     - А я, по-твоему, незнающая?
     - Ну, тебе простительно… Откуда женщине разбираться в таких вещах? – Шихуанди расстегнул ишан, снял через голову нижнюю рубашку и остановился перед ней – высокий, жилистый, с крупными каплями пота на незагорелых плечах – видать, вспотел в своих шелках. 
      Гали уселась прямо на ковер и скрестила ноги – она любила так сидеть. 
     - Ну и какие же вкусы у живого тела? – спросила она без улыбки. 
     Шихуанди говорил внушительно и загибал смуглые пальцы:
      - Их пять, Гали – кислый, сладкий, соленый, горький и острый.  Кислый вкус означает уменьшение выделения детородных соков, если преобладает сладкий вкус – значит, угнетен ум и утрачена способность получать наслаждение, горький вкус – отвердел желудок и пересохла селезенка, острый – искривлен мозг, но не весь, а островки, отвечающие за желание нравиться…
     Гали рассмеялась:
      - Желание нравиться живет в мозгу?
     Шихуанди кивнул, вытаскивая занозу из большого пальца на ноге. 
     Гали нетерпеливо поторопила:
     - Ну а соленый вкус? Ты ничего не сказал про соленый, Повелитель…
     Шихуанди выпрямился:
     - А соленый вкус означает неутомимость в страсти, Гали… Ну-ка иди сюда…
     Гали не двигалась. 
     - Ну а у меня какой вкус? Когда ты целуешь мою жемчужину…
     Шихуанди рассмеялся и хлопнул себя по колену. 
     - Иди сюда, я сказал…
     Гали упрямо покачала головой. 
     - Нет, и еще раз нет… Пока не ответишь…
     Шихуанди сделал шаг вперед и подхватил ее – какое легкое, послушное тело! Это было восхитительно, это было как в детстве… Он опять взбирался на горячий песчаный холм, исцарапанный мальчик.  Он настырно лез, карабкался, выбивался из сил – и внезапно хлынувший ливень был ему чудесной наградой.  И после мальчик лежал в прохладной росистой траве, не в силах сдержать тяжелый стон – стон счастливого обладателя, а мир расплывался в глазах, рассыпался на десятки рыжих песчинок… Стоит ли размышлять о жизни - она бесконечна, бесконечна… И он - осторожно, точно птенца - погладил маленькую, тяжело вздымающуюся грудь рыжей танцовщицы. 
     .  .  . 
      «Греческая кровь – глупость, глупость!» Гали тихонько рассмеялась про себя.  Не может у нее быть греческой крови, неоткуда взяться греческой крови в ее стройном и ловком теле! Последнее время она постоянно обманывала саму себя - так обманывают детей, когда те чересчур интересуются вопросами смерти.  Она больше не простаивала целыми днями у станка, поручив обучать «ласточек» своей помощнице.  До самых сумерек Гали сидела в узкой каюте (той самой, где ее впервые поцеловал Шихуанди) и думала, и вела долгие споры с собой.  Нет греческой крови – лжешь, голубушка!
      Откуда этот рыжий волос, и глаза, точно болотная трава в сумерки, откуда? Но тут она не лгала.  Она и сама не знала – откуда.  Безродное детство в Цунхуа лишь изредка просачивалось в мысли Гали – прежде эти мысли напоминали собою пещеры, куда почти не проникал солнечный свет.  Позднее, до сумасшествия сладостное чувство, которое она даже наедине с собою стеснялась называть любовью, бесцеремонно обошлось с ее памятью – оно, точно забежавший в дом дикий котенок, выволакивало из темных углов то, что давно уже поросло столетней плесенью.  Вот дорога – скучная, узкая, насквозь пропитанная зноем и горячей пылью - по ней, осторожно ступая, чтоб не распороть босую ногу о камни, идет девочка-подросток…
      Это Гали, путь ее лежит в «дом шелкопряда» - единственное место в округе, где за неделю изнурительного, выкалывающего глаза труда, можно было получить хотя бы несколько мелких монет и не умереть с голоду.  Кроме того, на работу в «дом шелкопряда» охотно принимали детей – у них еще не испорчено зрение, более тонкие пальцы, к тому же, ходили темные слухи, что хозяин этого шелкового рая - большой любитель нестриженых локонов, веснушчатых мордашек, худеньких, загорелых рук и ног.  Но кто обращает внимание на дурацкие слухи, когда голова частенько кружится от голода, а в чужой семье попрекают каждым съеденным куском.  Шелковое дело было несложным лишь на первый взгляд – оно имело свой порядок – не менее странный и запутанный, чем отголоски чужих кровей, вплетенных в кровь рыжей девочки.  Она изучила этот порядок наизусть – он был незамысловат и напоминал собою длинную песенку – песенку про девушку, которая делает шелк - коротковолосая, молчаливая Гали незадолго до поступления на работу пела ее на деревенском празднике богини А-по.  В самом начале песенки девушка делила коконы на мужские и женские – предварительно посыпав пальцы шиповниковой пыльцой, чтоб случайно не повредить нежную кожицу драгоценных зародышей.  Отличить их проще простого: всякому известно, что кокон самцов крепок и заострен с обеих сторон, а кокон самки меньше и толще – он мягок, точно абрикосовое желе.  Через двадцать дней из коконов появлялись бабочки, причем те из них, что вылуплялись с расправленными крыльями, считались полезными, а бабочковые младенцы без усиков и пушка, с красными узенькими брюшками, - негодными. 
      Негодных сразу же убивали – про это в бестолковой песне не было ни слова, но маленькая Гали однажды едва не потеряла сознание, увидев в луже у сарая безжизненные трупики с аккуратно срезанными головками.  Бабочек объединяли в пары – причем самцу обязательно подбирали самку, родившуюся в тот же день, что и он – иначе будет нарушено волшебство.  На следующий день бабочек-самцов убирали, а каждую самочку выкладывали на кусок мягкого («точно небо!») сукна – для откладывания яиц.  Жить после этого бедным самочкам оставалось совсем мало (Гали знала: приблизительно семьдесят четыре часа – самцы переживали их ненадолго).  Дальше девушка из песни мыла полученные яица, сушила их с разных сторон на солнце и укладывала на хранение в тщательно убранную комнату – сухую и прохладную.  Весной из яиц появлялись прожорливые малыши – едва толще конского волоска – и тут уж бедная девушка совсем сбивалась с ног.  Конец песни поначалу очень смешил Гали – чего, спрашивается, сбиваться с ног, когда дело уже наполовину сделано…
      Поступив в «дом шелкопряда», девочка поняла, что представляет собою вторая половина этого бесконечного круга.  Она не смеялась, не пела больше – стало некогда.  В обязанности Гали входило кормить пушистых, как трава ли-ну, гусениц, что было делом совсем не простым – только что родившиеся шелкопряды едят, как известно, не реже сорока восьми раз за сутки.  Гали опускала в глубокий лоток корм, лицом почти касаясь своих ненасытных подопечных, короткая юбочка высоко приподнималась - и от этого ее худые, покрытые рыжими пятнышками ноги, загорали до смугло-золотистого цвета. 
      Проходящие мимо «шелкового дома» крестьяне нередко могли видеть, как исцарапанная длинноногая девочка засыпала прямо во дворе, возле лотка со своими маленькими обжорами.  Зато Гали обожала смотреть, как оживает на солнце струящийся шелк – обыкновенно кусок шелка несли в покрасочную мастерскую четыре работника, держа за мокрые, скользкие края, и дивная материя искрилась и была похожа на огромное, только что пойманное морское чудище.  Она мысленно играла сама с собою в придуманную, захватывающую игру: стоило вдали появиться работникам с куском новорожденного шелка, девочка принималась шептать что есть силы: «Чудище в сети попалось – вот горе, чудище, чудище, ступай гулять в море».  Злые, зеленые глаза девочки неотрывно следили за пальцами работников, умоляя, требуя, заклиная отпустить чудище на свободу – случалось, чужие пальцы слушались, разжимались – и край блестящей, точно драгоценная раковина, материи медленно опускался на горячий песок.  Однажды за этим занятием ее окликнул невысокий толстый человек в расшитом шелком халате. 
      - Что ты там шепчешь, девочка? Тебя ведь, кажется, Гали зовут?
      Гали пристально, без страха, посмотрела в смуглое, безусое лицо с оттопыренной по-доброму, по – верблюжьи, нижней губой.  Она протянула загорелую, с рыжими крапинками, ладошку, потрогала эту большую губу (незнакомец не отстранился) и рассмеялась. 
     - Это так, пустяки… про чудище…- Заметив, как расширились от удивления глаза незнакомого человека, Гали смело пояснила:
     - Я играю, что шелк – это морское чудище…
     Он тоже засмеялся и подошел к девочке вплотную. 
     - Шелк… Разве это шелк, девочка? – Он внезапно сжал ладонь Гали огромной влажной рукой.  – Идем со мной… я покажу тебе настоящий шелк… Хочешь?
     Гали шла за ним, точно привязанная.  Невдалеке, на самом краю рисового поля, стоял полуразвалившийся сарай – когда-то, наверное, в нем оставляли мертвых бабочек – весь пол был усыпан наполовину истлевшими крылышками. 
      - Где он, твой шелк? – нетерпеливо спросила Гали. 
      Верблюжий человек вытер пот со лба.  Он тяжело дышал. 
     - Он тут… Повернись ко мне спиной и зажмурься…
     Гали почувствовала, как большая ладонь, точно сильная рыба, скользнула по ее исцарапанным бедрам, коснулась живота.  Она вцепилась в эту чужую, мокрую ладонь, но не смогла одолеть ее… а, спустя два дня, появилась перед изумленными деревенскими подростками в настоящем – подумать только!- шелковом платье.  С тех пор все девчонки завидовали Гали: человек-верблюд щедро одаривал свою маленькую любовницу блестящими - точно золотые!!! - цепочками, узкими колечками, а однажды подарил стеклянные бусы – такие красивые, что у Гали захватило дух – она не вытерпела и принялась облизывать кусочки цветного стекла, будто это были ее любимые виноградные леденцы. 
      Так прошла зима, и другая, и третья… Рыжая девчонка заметно подросла, наскучила верблюжьему хозяину – и он пристроил ее к своему дальнему родственнику, держащему небольшое заведение тут же, в Цунхуа.  Гали пошла туда охотно, ибо, кроме всего прочего, в заведении обучали танцам и каждый вечер играла быстрая красивая музыка – точно крылья жука, она щекотала слух и звала танцевать, танцевать, танцевать…
     Как все повторяется в жизни! Тогда ее спас танец, теперь – юноша с обгрызенными ногтями, которому она каждую ночь отдает свое жаркое, ненасытное тело. 
      Ее ноги сделались легкими – почти такими же, какими они было, когда она танцевала в Цунхуа. 
     «Тебя, кажется, Гали зовут?» - спросил первый любовник, прежде чем коснуться влажной рукой ее детских ног.  И Повелитель спросил то же самое – в их первую ночь, вот странное совпадение.  Да полно, совпадение ли? Она подошла к зеркалу – нужно было оттенить глаза алычовой краской к приезду Шихуанди… Возраст – чепуха, когда это мужчины смотрели на возраст?
      «Тебя, кажется, Гали зовут?» - спросила она себя.  И прыснула в ладошку, точно смешливая девочка. 
     .  .  . 
     - Я тебя помню, гадальщик Янмин, - Шихуанди (он был все такой же – худой, скуластый, с мальчишескими вихрами в разные стороны) пристально, без улыбки, смотрел на смирно стоящего перед ним человека, покрытого крепким слоем дорожной пыли.  – Ты присутствовал тогда на казни мошенников в Кантоне.