Уж кто-кто, а он, Шихуанди, совсем не виноват в смерти братьев – виновата мать, только она одна. 
      Ну, разумеется, виновата мать: она, дурочка, никогда не понимала, что своим дурацким, шутовским браком предала не только мертвого мужа, но и старшего сына.  Шихуанди вспомнил, как она разгуливала по дворцовому саду – полная, грациозная, необыкновенно похорошевшая после двух поздних родов.  Мальчишки – его непрошеные братья - неистово кричали в своих люльках – и крик этот был слышен в императорских покоях.  Низкорослый, похожий на бочонок дешевого вина, Ганн Ти старательно отворачивался при встрече с пасынком – Императором.  Шихуанди с отвращением замечал, что он шумно выпускает вязкую гнилую слюну сквозь редкие передние зубы. 
      Шихуанди зло отводил глаза, когда мать появлялась перед ним в модной плаще, чересчур сильно облегающем ее полные ляжки.  Он вел себя как сирота, как сердитый мальчик.  Мать не замечала его сиротства. 
     Мать звала его, как в детстве – Инь Чжэн – и Шихуанди видел в этом ее последнее, главное предательство.  В Сяньяне все до последнего ярмарочного плясуна знали: Ганн Ти хочет получить императорский трон – знала это и мать.  Знала – и по утрам, после бессонных, горячих ночей, любуясь собой, смотрела во все дворцовые зеркала, смотрела – и не замечала ни морщин около губ, ни темных кругов под глазами.  Наблюдать это телесное благополучие было невыносимо – он выгнал их тогда прочь- Ганна Ти и мать с ее выблядками.  Они уехали в пригород Сяньяна и поселились в имении Ганна Ти – злые языки поговаривали, что оно богаче императорского дворца.  Еще бы – наворовали денег.  Шихуанди почти наверняка знал, что Ганн Ти ничего не крал: его отец вел большое торговое дело, гонял караваны в далекую Бухару и оставил единственному сыну огромное, почти сказочное состояние.  Ему хотелось так думать – что благополучие матери и ее нового мужа незаконное, украденное.  Примерно раз в месяц мать привозила своих сыновей к старшему брату - и Шихуанди глядел на неулыбчивых настороженных погодков стеклянными глазами.  Младший был полнее и, кажется, разумнее, старший же – большеглазый, вертлявый - напоминал волчонка, раненного беспечным охотником и им же сдуру притащенного в городское жилище. 
      И в тот день все начиналось так же – мать привезла детей, Шихуанди с вежливым равнодушием выслушивал восторженный рассказ об выученных буквах и выпавших молочных зубах.  Дети смотрели на худощавую фигуру старшего брата, как смотрят на очертание нового дома, внезапно выросшего среди привычной местности – растерянно и недовольно.  Внезапно за окнами послышался шум – и мать, стараясь не встречаться глазами с выросшим сыном, судорожно напряглась, как перед смертью.  Шихуанди и ухом не повел – он знал о готовящемся заговоре за семь дней, у него повсюду были свои люди.  Мать не могла догадаться о том, что, пока она рассказывает о молочных зубах своих отпрысков, две лучшие конные части уже входят в Сяньян, и поэтому сейчас она была напряжена, он – спокоен.  Он смотрел на нее и ждал, и твердо знал: стоит ей сейчас раскаяться, заплакать, сделать хоть малейшую попытку спасти сына от заговорщиков - он простит мать, отдаст ей труп неудачника мужа и отпустит на все четыре стороны – пусть живет в своем опустевшем доме, растит детей.  Но мать ничего этого не сделала. 
      Она крикнула: «Присмотри за малышами, я узнаю, что там», бросилась к дверям и скрылась.  Шихуанди – нет, не Шихуанди, а Инь Чжэн, прежний маленький Инь Чжэн – послушался мать – последний раз в ее и своей жизни.  Он неспешно подошел к детям, снял с младшего острую шапочку, повертел ее в руках.  Круглолицый мальчуган пристально следил за каждым его движением.  Шихуанди взял мальчика за подбородок. 
     - Ты хочешь стать Императором, да?
     Ему показалось, что собственный голос немного дрожит, но что поделаешь? Нужно все уяснить, иначе потом будешь всю жизнь раскаиваться: предал преступника незаконной казни.  Ребенок ответил храбро – ничуть не хуже, чем императорские воины, которые в эти минуты убивали его отца:
     - Да, хочу… Я стану им. 
     Вот змееныш! Шихуанди повернулся к старшему:
     - Ну а ты?
      Этот посмотрел весело – не понимает, что ли, о чем его спрашивают? Нет, оказывается, понимает, просто, видно по всему, такой вопрос раньше не приходил в его маленькую голову. 
     - Я – нет.  Я буду арбалетчиком. 
     Ого! Это меняет дело! Но как же тогда… Вот и прекрасно – он оставит этого мальчика в живых, и у него будет в жизни брат.  Он выгонит в чужие земли мать, казнит этого змееныша, а юный арбалетчик останется при Императоре.  Он станут очень дружны между собой, и Шихуанди подарит ему дворец в столице ничуть не хуже дома его отца, а потом выстроит для него роскошную гробницу – все станут завидовать брату и прославлять родственные чувства Императора… Но мальчик вдруг сказал:
     - Я хочу стать арбалетчиком, потому что Императору нужны хорошие солдаты.  Я всегда и во всем заступаюсь за брата – даос должен защищать младших. 
      Слова мальчика падали как арбалетные камни – и попадали в цель.  Шихуанди слегка согнулся на мгновенье под тяжестью утраты – он терял брата, родную душу! Он круто повернулся и вышел – младший, оставшийся без шапочки, сердито посмотрел ему след. 
     Оказавшись за дверью, Император, не глядя ни на кого, бросил одно-единственное слово «Скорее!».  И кинулся вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени, как школьник. 
      Сутулые, уродливые тени ожили, закачались, пришли в замешательство.  Но Император неожиданно оглянулся.  В руках он крутил маленькую шапочку – колпак, украшенную лазуритами и прислушивался.  Откуда-то сверху раздался детский смех.  Бесшумные хищные тени одна за другой проскальзывали в императорские покои. 
     .  .  . 
      Сегодня, как и всякий раз, когда он старался отделаться от мысли о мертвых братьях, у него снова мучительно заболело правое плечо – что за дикое наваждение? От этого существовало одно-единственное лекарство – он сам его выдумал – зажмурить глаза и шепотом повторять про себя: один золотой шелкопряд, два золотых шелкопряда, три золотых шелкопряда… Он дошел уже почти до двух десятков, когда за дверью кто-то остановился.  Кажется, шел Сей Фу - к черту, к черту! Шихуанди принялся заламывать пальцы, едва услышав на лестнице знакомое шарканье мягких туфель с кипарисовой подошвой.  Он с трудом подавил желание спрятаться, выпрыгнуть в окно, сбежать от неприятного разговора.  Сей Фу вошел, переваливаясь с ноги на ногу, тяжело грохнулся перед Императором на пол.  Шихуанди нарочно долго не поднимал его – он прекрасно знал, что Сею Фу тяжело так стоять и желал хоть немного вознаградить себя за раздражение, вызванное его появлением.  Наконец, Сей Фу поднялся, трудно дыша.  Шихуанди ждал.  Старик смирно глядел перед собой.  Сообщил новости: наложница Данг
     ( Шихуанди, как ни напрягал память, не мог вспомнить такой) – та самая, что была привезена в гарем прошлой весной, полноватая, на шее родинка, ростом с молоденькое деревце граната…- так вот, эта наложница сегодня утром ровно через положенное количество месяцев родила ему одиннадцатого сына.  Шихуанди выдавил улыбку и кивнул – он думал о своем. 
      Он старался угадать, зачем пришел Сей Фу – не для того же в самом деле, чтобы сообщить Повелителю об удачных родах.  Еще один мальчик, да еще от наложницы – велика новость! Предыдущий ребенок – тоже мальчик и тоже от наложницы – скончался несколько дней назад – кажется, от детского паралича.  Шихуанди пропустил тогда весть о его кончине мимо ушей: подумаешь, одним мальчиком меньше…Случалось, в гареме рождались и девочки, но они были не в счет: сразу после того, как повитуха омывала новорожденной личико, она поступала на женскую половину, под присмотр толстой, молчаливой Шангрэ – одной из старших жен, которая не бывала в императорских покоях уже лет десять.  Шихуанди и сам в точности не знал, сколько у него дочерей. 
      Всеми позабытые, они возрастали на женской половине, донашивали друг за другом ветхие белые рубашки, обливались вечерним киселем из инжира – таким жидким, что его можно было принять за подкрашенную дождевую воду.  Сыновья – другое дело.  Только что родившегося мальчика непременно приносили отцу – и Шихуанди каждый раз осторожно и старательно рассматривал орущего, красного младенца.  Он знал, что на него все смотрят – и улыбался, а после, удалившись в свои покои, долго скреб руки под струей воды: нужно, просто необходимо, было смыть с кожи случайные следы прикосновений склизкого детского тельца.