Она сидела на корточках, прислонившись худенькой спиной к палатке.  Глаза ее были закрыты, лицо – бледно и покрыто мелкими капельками пота.  Страх заставил Томаса широко открыть рот, но тут за спиной послышались знакомые шаги. 
     - Кир! – что было силы, заорал он.  – Скорей сюда… Симона…
     Кир в два прыжка очутился рядом, оттолкнул радостно залаявшего Начальника, и заглянул в лицо Симоне.  Потом осторожно, точно касался крыльев бабочки, надавил ей на шею.  Симона очнулась и уже осознанно посмотрела на всех троих – Томаса, Кира и Начальника – все еще мутными от обморока, зелеными глазами. 
     - Что с Вами, Симона, милая? – прерывающимся голосом спросил Кир.  Только теперь Томас увидел, что он бледен и кончики пальцев у него дрожат, как барабанные палочки.  Симона успокаивающе погладила Кира по руке – он покраснел, как мальчик.  Томас деликатно отвернулся.  Прошло очень много времени – может, минута, а, может, целых две.  Потом Кир подергал его за рукав:
     - Слушай, а откуда взялся Начальник?
     Томас обессилено молчал.  Впрочем, Кир, кажется, и не ждал ответа – он о чем-то напряженно думал. 
     .  .  . 
      Гадальщик на костях Янмин вот уже скоро двадцать зим безвыездно жил в Кантоне.  Он был богат, строен, известен.  С тех пор, как Желтый Император – да будет вовек благословенно его имя в Поднебесной и окрестных землях! – занялся поиском бессмертия, удача больше не изменяла гадальщику Янмину.  Грядущее бессмертие алкало человеческих костей и человеческой плоти, но профессионалов, как всегда, не хватало – мастера «дела молчания» были теперь на виду и получали «императорский пай» - несколько золотых монет в месяц.  Взамен требовалось немного – мастера обязывались вести записи и каждый месяц с нарочным пересылать их в Сяньян, к императорскому двору - содержимое записей, между тем, не регламентировалось.  Каждый писал что хотел. 
      Поговаривали, что там, в Сяньяне, записями занималась специально созданная для этой цели коллегия.  Янмин бегло перечислял особенности каждого сеанса и подробно рассказывал, кто из городской знати пожелал гадать на костях.  Иногда он отрывался от своих записей и принимался мечтать о будущем.  Собственное дело – сеансы гадания и школа магии в Кантоне – приносило теперь доход вдвое, втрое больше обыкновенного – он приобрел себе каменный дом и землю – самую лучшую, самую плодородную землю в городе, арендовал небольшую чайную плантацию в окрестностях Кантона - и наладил поставку «душистого каперса» в холодную, ветреную Маньчжурию.  Его имя было известно самому Императору – давно, еще в то время, когда не вышли из моды публичные казни «слуг демонов» - колдунов и магов, мешающих праведным людям достичь бессмертия – Шихуанди собственноручно приезжал в Кантон, чтобы присутствовать на одной из таких казней.  Тогда-то наместник Кантона – густобровый красавец Фу Хей - и представил Императору гадальщика на костях Янмина. 
      Во время церемонии Янмин пристально смотрел в худое, настороженное, почти женское лицо Повелителя.  Это было скандальной выходкой – даже ребенку известно, что законы Поднебесной запрещают смертному человеку смотреть в лицо Наместника Богов – но Янмин все равно смотрел и был почему-то уверен, что его ждет неминуемая смерть вместе с теми нечестивцами, что ожидали казни в покосившейся каменной будке с зарешеченными окнами.  Шихуанди же казался неподвижным; нижний край его ишана с вышитым тянь-хэ – птицей, приносящей детей – слегка колыхался от сильного ветра.  Он не ожил и не изменился в лице, когда из будки вывели осужденных – трех мужчин с одинаковыми темными лицами и в одинаковых арестантских рубахах.  Янмин изумился, увидев среди них своего постаревшего отца, удивился и обрадовался, ибо понял, что на этот раз останется жив: молния никогда не попадает дважды в одно и то же дерево. 
      Во время чтения приговора Янмин не сводил глаз с бесстрастного отцовского лица – а что, если тот узнает в знатном господине пропавшего сына и надумает просить о помощи? Но отец не смотрел на публику – он, как и его товарищи по несчастью, не сводил глаз со своих босых потрескавшихся ног.  Все трое были осуждены по доносу.  Чтобы не утомлять Императора, церемонию сократили почти вдвое.  С первыми двумя все прошло гладко, и лишь когда голова Янминова отца покатилась на помост, кровь тоненькой струйкой брызнула в лицо Янмина.  Он задрожал, боясь пошевелиться, не смея вытереть лицо в присутствии Императора, но Шихуанди сам милостиво предложил пострадавшему свой платок – перед тем, как подняться и отправиться прочь.  Все три отрубленные головы были помещены в «хранилище голов» на Арестантской площади -
      Янмин несколько раз подходил к хранилищу и молча смотрел на голову отца.  Кожа быстро сошла с нее – так под первым же лучом солнца сходит с лужи намерзший за ночь ледок.  Сын «земляного червя» смотрел на эту злосчастную голову неотрывно, с жадностью обиженного наследника.  Когда-то отец пытался учить Янмина своему ремеслу, называл неучем и трусом.  Теперь же от его отца остались лишь две коричневые капли на императорском платке, хранившемся в самом большом из семи залов его кантонского дома. 
     .  .  . 
      И вот теперь, получив приказ немедленно прибыть к императорскому двору, Янмин задумался.  При этом никак нельзя сказать, что его думы были безоблачными.  Ехать в Сяньян – какого, спрашивается, черта? Что он забыл в Сяньяне? И что опять-таки означает вся эта таинственность - Фу Хей, передавая ему волю Императора, сказал всего лишь одно слово – «армия».  Фу Хей сказал слово «армия», и, будь Янмин моложе на десять зим, то наверняка подумал бы, что Повелитель затевает новую войну и собирает мастеров в «деле молчания», чтобы узнать об ее исходе.  Но он уже стар – и он умеет глядеть сквозь воду, ветер, запертые двери.  Вся эта возня с армией давно была ему не по нутру: сначала поднимали налоги, потому что требовались деньги на подготовку солдат, затем ввели налог на экипировку, после начали драть три кожи с владельцев крупных домов – обученных и экипированных бездельников требовалось кормить, а денег в казне не было. 
      И потом – сам Шихуанди – что он за штучка? Янмин видел Императора только раз – в день казни отца.  Он показался Янмину намного младше своих лет - высокий, худощавый, с растрепанными темными волосами и широкими мальчишескими скулами Повелитель походил то ли на некрасивую женщину, то ли на красивого юношу-подростка.  Он сидел тогда, чуточку расставив ноги, и наблюдал за происходящим зачарованно, как будто снующие перед ним люди были не палачи и смертники, а шуты, изображавшие казнь.  Что этот растрепанный полуюноша представляет собой теперь – Янмин мог только догадываться.  Он слышал, что в столице дня не проходит без массовых казней - и верил этим слухам безоговорочно, как младенец верит обожаемому отцу. 
      Слишком тщательный поиск бессмертия всегда несет разрушение и смерть – уж он-то, Янмин, знает это так же хорошо, как трещины на собственной ладони.  Что Император хочет теперь? Год назад от черной болезни умер мальчик, которого Шихуанди повсюду возил с собой.  Говорят, Император заплакал тогда, как младенец, отнятый от груди.  Император заплакал, а потом собрал даосских жрецов со всего Сяньяна и потребовал, чтобы оживили мальчика – но те только говорили умные речи и качали головами.  Тогда Повелитель пришел в страшную ярость, схватил глиняный кувшин и разбил вдребезги голову какому-то седовласому умнику, который больше всех усердствовал в красноречии – тот свалился замертво, а Повелитель несколько раз ударил его ногой по уже безжизненному лицу.  Присутствующие оцепенели от ужаса – так им и надо, жрецам! Да, но что ждет мастеров «дела молчания»? Уж не собирается ли Император увеличить свою армию, потребовав, чтоб оживили убитых солдат? А… все равно.  Будь что будет – надо ехать, ничего не поделаешь.  Янмин вздохнул и велел служке укладывать вещи. 
     .  .  . 
     
     …удушенные шелковой нитью, они лежали в тот день, как живые, точно играли в какую-то игру.