- Ну ты даешь, Михаэль… - Хайнен достал платок и принялся вытирать потный лоб.  – Ну какому археологу во время раскопок не снятся дурные сны? Про это же одних баек придумано больше, чем у тебя волос на голове…
     Да… придумано.  Но… здесь что-то не так, Петер, поверь мне. 
     - Верю…- Петер достал сигареты.  – Иди, Михаэль, отдохни: по-моему, ты перетрудился.  В пять – смотри, будь у меня на месте… Если ты решил организовать поминки по Начальнику – организовывай, только не в рабочее время…
      Оставшись один, Петер закурил и задумался – как странно, бестолково выходит все на этих раскопках, с самого начала претендующих на то, чтоб стать мировой сенсацией.  Теперь вот бездельники – репортеры зачастили сюда, как мухи к дынной корке: им-то что? Им покажи отрытую кружку столетней давности – и она тотчас будет сенсацией: в этом смысле профессии журналиста и археолога противоположны, первые ищут необычное в обычном, а вторым, напротив, приходится поневоле видеть в необычном самые обыкновенные, будничные вещи.  Посмотрели – уехали, а здесь – по вечерам с болот приходит склизкий туман, а ночами орут в степи, за холмом, какие-то птицы – не то ястребы, не то беркуты – что им не спится, спрашивается? Петер злился - на себя и на всех.  Конечно, в словах Михаэля была какая-то доля правды: дурные сны в последнее время действительно донимали всех – и Петера тоже.  Они не были страшными – эти сны, в них ничего не происходило, не являлись с предсказаниями разных бед мертвецы и чудовища, в них вообще не было никого и ничего – только тьма, пустота, затхлый воздух и запах мокрой земли. 
     .  .  . 
      Но история с собакой на этом не закончилась – к великому удивлению Хайнена, который привык думать, что все в мире заканчивается со смертью.  Собственно, так думал не он один, а все, кто принимал участие в раскопках – иначе нельзя, просто невозможно, работать археологом.  Может быть, этот чудик Кир и думал иначе – но на то он и чудик: поругался с Вибе, занимается какими-то высосанными из пальца исследованиями, говорят, даже стихи крапает на досуге – что с такого возьмешь? Между прочим, он-то, кажется, больше всех испугался, увидев собаку.  Это было действительно похоже на наваждение, и не шло ни в какие сравнения с обычными суевериями, всегда рождающимися во время раскопок.  Всем известно, что археологи – люди суеверные, а как тут не будешь суеверным? Не учтешь какую-нибудь мелочь – и, считай, время пропало даром – ничего не найдешь, да еще схлопочешь нагоняй от начальства.  Даже самый несведущий человек знает, к примеру, что нельзя начинать работу сразу после грозы и нужно немедленно отложить лопаты и остановить технику, если в свежий раскоп что-то упало – зажигалка, блокнот, расческа или пусть даже обычная спичка.  Но самое скверное на раскопках - это, конечно, когда лопата, или заступ повреждает древний гроб – тут уж на удачу в дельнейшей работе надеяться нечего.  Но это все – привычные, давно известные вещи, а тут… Собаку – не настоящую, а вылепленную из глины – первым обнаружил, конечно, Томас – просто вышел под утро из палатки – то ли покурить тайком, то ли помечтать о своей балерине – и увидел неподвижный силуэт пса.  Сперва парень даже не понял, что пес неживой – он сам так говорил впоследствии, - решил, что забежала чужая собака и захотел подозвать ее – пусть, мол, живет при археологах взамен убитого Начальника! Но странный пес никак не отреагировал на зов – не повернул головы, не шарахнулся прочь, не шевельнулся даже.  Томасу показалось это странным – и он подошел ближе…Стоило бы, конечно, надрать сыну уши за такое самовольство, но ведь парень и так уже наказан: прибежал в палатку дрожащий, с трясущимися губами, хотя и старался изо всех сил не показать, как он напуган.  Когда он, Хайнен, осмотрев глиняного пса, к шее которого была приделана полуразложившаяся голова убитого Начальника (вот она и отыскалась!) поднял лагерь по тревоге, странную находку окружили все, кроме Кира – тот слишком крепко дрыхнул в своей палатке. 
      И все-таки самую удивительную вещь обнаружил именно Кир – поздним утром, когда, наконец, продрал глаза – на правом боку, ближе к хвосту, был четко отпечатавшийся на глине след – точно перед тем, дать фигуре высохнуть, к ней приложили что-то тяжелое, вроде края «охальника» - треугольного лома, которым поднимают могильные плиты.  Так вот, этот русский, проснувшийся едва ли не к полудню, мельком взглянув на пса (будто бы ему в его Союзе каждый день подбрасывают к порогу глиняных собак с мертвыми головами), принялся внимательно изучать отпечаток – что-то там вымерял, прикидывал, а потом, точно ошпаренный, понесся к «полю статуй» и долго ходил там от одного откопанного солдата к другому, бормоча себе под нос какую-то несуразицу.  Томас наблюдал за ним, казалось, больше с любопытством, нежели чем с восхищением – и это обрадовало Петера, но вскоре выяснилось, что радоваться рано. 
      Петер как раз налаживал «крота» (вчера в ось машины попал булыжник и здорово погнул ее, а вчера в темноте не обратили внимания), когда подошел сын со своим длинноволосым химиком и потребовал, чтоб их выслушали немедленно.  Хайнен предложил перенести разговор «на потом»: думал, что на уме у этого Кира очередная глупость, которую можно выслушать и позже.  Упрямец Том начал, было, возмущаться, но тут вмешался русский и остановил парня, дернув его за рукав военной рубашки.  Затем он подчеркнуто вежливо обратился к Петеру:
     - Простите, Хайнен, Вы не могли бы пойти сейчас со мной к профессору?
     Петер с молчаливым укором посмотрел на своего надувшего губы сына и ответил поневоле довольно грубо:
     - К Вибе? А с какой радости я должен к нему сейчас идти, да еще с Вами? Он ведь, по-моему, сказал, чтоб Вы не показывались ему на глаза. 
      Русский сокрушенно развел руками:
     - Да, говорил.  Поэтому я и прошу Вас пойти со мной: по крайней мере, потом он не сможет сказать, что я хамил ему… Если рядом окажется свидетель – Вибе вынужден будет выслушать меня. 
     Петер достал платок и вытер правую ладонь, перемазанную машинным маслом, и (безо всякого, впрочем, интереса) спросил, что произошло.  Тут опять вмешался Томас – он заговорил горячо, срывающимся голосом:
     - Папа, и после этого ты называешь себя ученым? Да то открытие, которое сделал Кир несколько минут назад, возможно, поставит с ног на голову все представления о жизни и смерти… - Мальчик набрал в легкие воздуха и выпалил: - Собаку лепил кто-то из глиняных воинов. 
      Петер пристально посмотрел на обоих – нет, они не выглядели помешанными.  Решили от скуки разыграть вечно занятого Хайнена? Он сердито ответил:
     - Во-первых, я никогда не называл себя ученым, в отличие от некоторых из присутствующих здесь фантазеров.  Я – археолог.  Во-вторых, представления о жизни и смерти к концу двадцатого века встанут с ног на голову и без вашего участия - если доживете, увидите.  А в-третьих, я должен срочно починить «крота» - поэтому идите оба и рассказывайте сказки глиняным лучникам или, на худой конец, своей скучающей балерине. 
      Томас вдруг как-то странно задышал, круто повернулся и бросился в степь.  Петер не знал, что тут думать – все это мало походило на розыгрыш, но от этого не переставало быть выдумкой и сумасбродством.  Ну, хорошо… Обернулся к Киру.  Он укоризненно, с явной неприязнью, смотрел на Петера.  Темные – до плеч - волосы слипшимися прядями падали на расстегнутый воротник клетчатой рубашки, шея под воротником была худой и смуглой, как у Томаса.  Стараясь больше не выходить из себя, Хайнен вяло поинтересовался, с чем связаны странные предположения насчет лучника.  Глаза химика – чуточку раскосые - вдруг наполнились жизнью.  Кир вцепился в его рукав, потащил к «полю статуй», куда он, оказывается, уже успел перенести глиняного пса, - и устроил целый спектакль, доказывая, что отпечаток на собачьем боку – не что иное, как след от обшлага воинской одежды.  Он, оказывается, успел уже сделать какие-то расчеты, и теперь, тыча Петеру в нос листком из блокнота со своими вычислениями, убежденно говорил: «Вот, поглядите, тут эта складка – она есть только на форме лучника, а, главное, узор тут хитрый – я, например, такого никогда не видел – похож на древнее изображение нескольких иероглифов…» Петер почти не слушал его.  Он, не отрываясь, смотрел на глиняных лучников, арбалетчиков, офицеров, колесничих – целое поле солдат – и ощущал вокруг скрытую, гневную, жаждущую мести жизнь.  У всех непохожие лица и неживые, глубокие глаза, но означает ли это, что армия, в самом деле, мертва? Да нет, чушь – просто вид глиняных солдат почему-то так странно действует на него… И собака… заурядное хулиганство… или нет?
      Это мог сделать любой из них – почему-то подумалось ему, - Кир не прав, что подозревает одних только лучников… Но что это со ним? Из оцепенения Хайнена вывел опять-таки Кир, возбужденно орущий над ухом: «… все размеры сходятся до миллиметра… это, конечно, не открытие, как сказал Томас, а пока только предположение… но у Вас же есть глаза, Хайнен…» Петер понуро уставился себе под ноги.  Да, у него были глаза.  И то, что они видели в эту минуту, находилось в полной противоположности с его знаниями о мире.  Совпадение? Может быть.  Так даже лучше – думать, что все это – обычное совпадение.  Да, пускай… Иначе закончится тем, что его вместе с этим гениальным Киром упрячут в сумасшедший дом, на соседние койки.  Петер повернулся, чтобы идти прочь.  Его догнал голос Кира:
     - Хайнен! – В этом оклике Хайнену почудилось отчаяние.  Он обернулся.  Кир сидел на корточках и обнимал за шею глиняного пса, кажется, совсем не страдая от трупного запаха, исходящего от гниющей, облепленной мухами головы. 
     - Хайнен, Вы пойдете со мной? – Чем-то он неуловимо походил на Томаса – смесью самоуверенности и детской беспомощности что ли? Недаром же они так сразу прилипли друг к другу… И Петер сделал то, чего минуту назад не собирался - хмуро кивнул, приглашая Кира подняться и следовать за собой. 
     .  .  . 
      Толку из всей этой затеи, как и предполагал Хайнен, вышло чуть: Вибе, услышав, с каким делом пожаловал к нему русский, принялся хохотать так, что затрясись стены ближней палатки.  Петер молчал – смех Вибе в первый раз показался ему деланным, хотя, может быть, он ошибался? Отсмеявшись, профессор взял Кира, точно мальчика, за худое плечо (рядом с крупным, широким Вибе Кир, в самом деле, казался почти мальчиком) и отправил восвояси. 
     - Вы, видимо, перебрали вчера, мой романтичный друг, так что идите и проспитесь, … А статуи, тем временем, глядишь, вылепят еще и кота, ха-ха-ха…
      Хайнен думал, что Кир начнет спорить с Вибе, но он лишь ссутулил плечи и послушно побрел прочь.  Тогда он сам попытался обратиться к профессору, излагая (довольно, правда, запутанно) внезапные соображения – свои и Кира.  Вибе перестал смеяться и обнял его за талию.  Произнес с укоризной:
     - Хайнушка! Ну уж Вы-то не ведитесь на эти уловки – очень Вас прошу.