Как все повторяется в жизни!
     Хор с трудом заставил себя оторваться от черных, искусанных им, губ Мереба, чтобы перевернуться на спину и, наконец, заснуть. 
     .  .  . 
     Его разбудила лихорадка и жар.  Подняться на ноги было никак нельзя: ног не было.  Хор не видел и не чувствовал их, поднять голову не хватало сил.  Точно сотни скарабеев, пока он спал, проникли в его тело и безжалостно кружились там, разрывая на части жилы, сосуды, мышцы.  «Трупный яд,- что-то слабенько пискнуло в мозгу,- яд…яд…яд…» Багровый туман застилал зрачки.  И посреди этого тумана Хор ясно увидел, как черноволосый птенец поднимается из своего каменного гнезда и, точно слепой, вытягивает вперед руки… Выпрыгивает на камни беловолосый глухонемой мальчик и начинает с криком скакать по пещере, гоняясь за своей воображаемой тенью… И вчера убитый им мальчуган – о, ужас!- тоже встает, зажимает рукой рану на шее и бросается к младшему брату… Тем временем, черноволосый птенец поднимается на ножки и, размахивая крыльями, принимается громко причитать:
      «Мы хотим в царство Осириса…А он,- темная рука с багровыми ногтями указывает на Хора,- отнял у нас его, как прежде отнял жизнь…И теперь, о братья… теперь мы погибнем…»- и мальчик зарыдал, опустившись на колени в своем растворе.  Следом за ним, заскулил глухонемой, тонко и жалобно, как щенок.  Новичок опустил мохнатые ресницы, уложил на пол младенца, и отвернувшись к стене, тоже начал всхлипывать.  «Один только Мереб не плачет»- молнией мелькнуло в гаснущем сознании Хора.  И тут же обожгла другая мысль: «Мереб… где Мереб? В растворе никого нет, значит, он, может быть, жив… и ушел отсюда…О боги, боги…» Он повернул голову и увидел развороченное тело Мереба.  Глаза его были открыты и излучали покой.  Хор страдальчески улыбнулся этому покою.  И тут же дико, беспомощно заорал: ему показалось, что Мереб улыбается в ответ. 
     .  .  . 
     Вот тут-то он и вспомнил своего первого черносливового мальчика из Баста – вспомнил до мельчайших подробностей, до единой царапины на жарком, отроческом теле.  Каким могущественным Хор чувствовал себя в тот мучительный, обжигающий день, когда, после разговора с Верховным Жрецом отправился побродить по городу и увидел этого мальчика! Хор долго шел мимо каких-то полуразвалившихся деревянных заборов, из-за которых слышались пьяная ругань, старческое бормотание, детский плач.  В самом конце этого жуткого тоннеля показался ослепительный свет.  Хор с лихорадочной поспешностью шагнул туда – и все исчезло.  Он очутился в маленьком песчаном дворе.  Пахло клеем и плохо выделанной кожей, из дома, крытого подгнившей соломой , вышел, потягиваясь, здоровенный облезлый кот и одним прыжком взлетел на высокий забор.  Вдруг раздался странный, задушенный вскрик.  Жрец быстро оглянулся по сторонам, ища источник звука, и нашел его.  У Хора быстро заколотилось сердце и стало холодно во рту.  Перед клеткой с кричащим птенцом сокола, спиной к Хору, стоял мальчик лет одиннадцати и, поминутно почесывая худенькую голую спинку и плечи, брал ягоду за ягодой из лежащей перед ним горстки чернослива.  Хора поразило, что волосы паренька имели цвет сушеного финика, а на полных, крепких ногах и руках сохранились еще складки, точно у упитанного младенца.  «Ешь, ешь сладкий чернослив»,- певучим голосом приговаривал мальчик, просовывая сквозь мощные прутья клетки очередной плод.  Птенец сердился и орал еще громче: он, как видно, ожидал от маленького хозяина более основательных подношений. 
     Хор, не отрываясь, смотрел на незагорелую спину мальчика, на чуть выдающиеся плавные бугорки лопаток, на розовые следы ногтей, бороздящие кожу в местах москитных укусов.  Но москиты, которых в этом деревянном квартале было на удивление много, продолжали жалить свою жертву, и мальчик то и дело сердито почесывался. 
     Временами он, уверенный, что никто его не видит, смело совал руку под набедренную повязку… Иногда, победно поглядев на соколенка, паренек отправлял ягоду помельче себе в рот и принимался звучно, с наслаждением посасывать ее, проглатывая вместе с ароматной мякотью скопившуюся во рту слюну.  Правая рука с короткими исцарапанными пальчиками быстро лезла в рот, чтобы вынуть продолговатую черносливовую косточку. 
      Хор тяжело дышал.  «О, если бы можно было присвоить себе эту нежную, уже пустившую крепкие ростки, сладкую, как ароматный чернослив, жизнь!»- безостановочно стучало у него в мозгу.  Но как сделать это? И как допустить, что вот это сказочное, словно бутон лилии, полное со складочками тело через какие-то пять-шесть лет превратится в волосатую, дурно пахнущую тушу? И что мальчишеское лицо – наверняка, такое же прекрасное, как и все остальное - покроется прыщами, обрастет короткими, жесткими колючками, и наверняка отыщется какая-нибудь грудастая, похотливая верблюдица станет водить по огрубевшим щекам вчерашнего ребенка своими огромными губами, прихватывая эти колючки и издавая стон возбуждения.  Молодой жрец содрогнулся от отвращения.  Нет, нет, этого нельзя, невозможно допустить! О боги, боги, что ему делать? Он, красивый, любимый всеми служитель великого бога Хора, он, сам почти бог в понимании многих, теперь вынужден стоять в полном бессилии перед ароматным черносливовым мальчиком, не зная, как завладеть тем, без чего он с сегодняшнего дня не сможет жить, зачахнет, как детеныш аллигатора, вытащенный из воды на полдневное солнце. 
     Но мальчик, как видно, что-то почувствовал.  Он резко обернулся и встретился глазами со стоящим позади Хором.  Сдавленный крик ужаса вырвался из перемазанного ягодами рта и тут же оборвался: сделав широкий шаг к мальчику, Хор обеими руками крепко сдавил ему горло.  Паренек захрипел, в кровь царапая руки страшного гостя цепкими, отросшими коготками.  Хор, продолжая сжимать тонкую шею, покрытую пушистыми волосиками, как завороженный, смотрел на эти коготки, из нежно-розовых быстро делающиеся фиолетовыми, на собственную кровь, выступившую от судорожного царапанья маленького, волшебного звереныша.  Пушистое, черносливовое существо продолжало бороться за свою жизнь, но борьба эта с каждой минутой делалась все менее кровопролитной: сначала Хор заметил, что от этих отчаянных царапок на руках уже не выступает кровь, потом на коже перестали появляться даже слабые полоски от ногтей, и, наконец, умершие пальчики прекратили свою бесполезную возню и полностью капитулировали.  Задыхающийся Хор бережно уложил мертвого мальчика на горячую землю рядом со скамейкой, на которой стояла клетка и лежала горстка недоеденных синих ягод.  Отряхиваясь, молодой жрец сделал неловкое движение – и чернослив посыпался вниз, на песок, на тело, на редкую светло- серую траву.  Сокол в клетке громко захлопал неотросшими крыльями.  Хор, вздрогнув от этого шума, встретился взглядом с птицей – тот глядел вкрадчиво, склонив на бок, сизую голову; он явно хотел использовать резкую перемену обстоятельств в свою пользу.  Хор осмотрел клетку, и, найдя с левой стороны маленький замок, открыл его.  Соколенок с проснувшимся страхом взглянул на своего спасителя, судорожно прижимаясь в противоположной стене своей гостеприимной, щедрой на лакомства тюрьмы.  Тогда Хору пришлось просунуть руку внутрь, вытащить птенца и подбросить его в пахнущий ягодами и сиропом воздух.  Малыш, обретя долгожданную свободу, не сразу понял, что ему с ней делать, поэтому неуклюже растопырив крылья, как видно, слишком тяжелые, по сравнению с его невесомым телом, тут же упал на землю и в ужасе оглянулся на Хора.  Но молодой жрец уже не смотрел в его сторону.  Низко склонившись над мертвым мальчиком, почти касаясь обветренным лицом его тела, Хор жадно впитывал взглядом любое пятнышко, каждую жилку недозрелой плоти.  Он разглядывал полные голые ноги подростка, с немного грубоватой и стертой до красноты кожей на коленках, исцарапанные, исклеванные злым птенцом кисти его рук – чуть ближе к локтю, белая мякоть становилась все более нежной и пахучей, а у самого плеча имела цвет прозрачный цвет распустившегося лотоса.  Живые запахи раздражали Хора.  Но он твердо знал: через несколько часов маленький покойник будет пахнуть морем – спокойным и неизменным, как сама вечность.  Лицо мальчика, которое как представлялось Хору, вначале увидевшему его со спины, должно было быть одухотворенным лицом маленького Осириса – не оправдало ожиданий: оно было самое обычное, может быть, чуть более бледное, с коричневыми крапинками вокруг вздернутого носа и пухлых, слегка оттопыренных губ.  Глаза паренька, понемногу начавшие заволакиваться смертельной пленкой, не успели еще утратить выражения ужаса и удивления: точно он и в этом, самом последнем в своей жизни сне, продолжал переживать тот миг, когда в родной двор пришел огромный, странно глядящий незнакомец и сдавил ему горло.  Хор видел янтарные капельки пота в складочках на шее и, попробовав их на язык, с удивлением почувствовал сладковатый вкус разбавленного молока.  Затем, воровато оглядев пустой двор, Хор сунул руку под короткую набедренную повязку из грубого льна и долго держал ее там, ощущая кожей все еще продолжающее существовать, живое, мальчишеское тепло.  Ему хотелось закричать на весь мир от торжественного ликования: то, о чем он так долго мечтал, сбылось! Ему, Хору, удалось отнять человеческую жизнь! Значит, он ничем не хуже богов и имеет право на свой собственный загробный мир! И этот мир- право, ничем не хуже Дуата - будет у Хора, он сам создаст его для себя.  И тогда он засмеялся, обрадованный.  Он прекрасно знал, что его мир будет в десятки тысяч раз лучше Дуата.  В Дуат пускают всех, ну, почти всех, а загробное царство Хора – станет царством самых красивых, самых шумных и обаятельных существ, пахнущих молодым потом и липкими, расплавленными в печи леденцами.  Хор еще несколько мгновений сидел над трупом, блаженно закрыв глаза и думая о будущем.