Мальчику показалось, что это заняло уйму времени.  Чего, спрашивается, так долго копаться с этими перчатками, прощупывать каждый палец, когда можно сделать все одним, ну, скажем, двумя, движениями руки?
     - Перчатки – вторая кожа бальзамировщика, дуралей… - точно отвечая на молчаливый вопрос Фидека, назидательно проговорил Ниферон.  – Во время работы он не должен чувствовать их на себе.  А, между тем, перчатки важнее собственной кожи, потому что, если какой-нибудь герой вроде тебя попробует действовать без них, то из него самого через двое суток предсмертных мук – очень страшных мук, мой мальчик! – можно будет делать перчатки.  Трупная жидкость – это тебе не гранатовый сок, к ней надо относится с уважением.  – Ниферон на несколько секунд закрыл глаза, вспомнив отцовское лицо в саркофаге. 
     Фидек робко пошевелил пальцами. 
     - А я чувствую, что на мне перчатки…И они такие… неудобные. 
     - Это потому что привыкли к моим рукам, которые вдвое больше твоих, не забывай этого.  Обычно перчатки делают из верблюжьей кожи – они надежнее, их сложнее ненароком повредить во время работы… К тому же, меньше пропитываются трупной жидкостью.  Однако, я их все равно не люблю и предпочитаю перчатки из кожи жеребенка – эти, хоть и значительно тоньше, но как будто прирастают к руке.  Правда, после работы их приходится почти сутки вымачивать в соляном растворе, зато и работать в таких перчатках можно хоть целые сутки, не раздражаясь из-за вспотевших ладоней…
     Фидек не отрывал взгляда от собственных неподвижных рук. 
     - А что, для того, чтобы сделать эти перчатки, убили жеребенка? Или он сам умер?
     Ниферон снова захохотал. 
     - Слушай, ты правда такой дурачок, или притворяешься? Конечно же, убили, какие перчатки из дохлятины? Правда, тут тоже бывают исключения – в Мемфисе есть один тип – я его лично знаю, да он и не скрывается – который делает на заказ перчатки из человеческой кожи.  – Заметив на лице мальчика судорогу ужаса, Ниферон прибавил:- Из мертвой, разумеется. 
     - А …а как же потом бальзамируют людей, из которых он сделал перчатки? – еле слышно, почти шепотом, спросил Фидек. 
     - Я думаю, что никак не бальзамируют.  Вырезают кожу с живота и спины, а что останется – зарывают, и все.  В любом городе каждый день появляется полным-полно безродных трупов, кто их будет искать?
     Фидек пристально поглядел в лицо Ниферону – такое же спокойное и серьезное, как всегда, точно он говорил совершенно обыкновенные вещи. 
     - А кто же покупает эти перчатки? Что, те люди не знают, что они из кожи человека?
     Ниферон устало улыбнулся и дунул мальчику в затылок. 
     - Конечно, знают, Фидек, поэтому и заказывают у него, хотя это недешевое удовольствие… Говорят, тот тип сделал себе состояние именно на своих перчатках, хотя и занимается всю жизнь бальзамированием. 
     У Фидека чесался язык задать «Божеству» прямой, страшный вопрос, но он только с ужасом и отвращением посмотрел на собственные руки в перчатках. 
     Ниферон понял все без слов и потрепал мальчишку по макушке. 
     - Да не бойся ты, дуралей… Стал бы я заниматься такой дрянью – покупать перчатки из человеческой кожи.  Этому горе-бальзамировщику впору работать мясником на бойне, я бы побрезговал даже приблизиться к его мастерской.  Между нами говоря, вряд ли эти его чудо- перчатки хороши в работе – человеческая кожа имеет свойство быстро пересыхать, а при бальзамировании ведь постоянно приходится иметь дело со смолами. 
     Фидек угрюмо глядел в пол. 
     - А зачем тогда у него покупают? Если покупают – значит, они и вправду необыкновенные…
     - Ровно ничего не значит, мой хороший.  Покупают от собственной дури да еще из снобизма – вот, мол, я всегда работаю в перчатках из человеческой кожи и у меня получаются самые лучшие мумии.  Самые лучшие мумии получаются, когда ты закатываешь рукава, забываешь про еду и сон и сутками не вылезаешь из мастерской.  Впрочем, и это еще не все – вон дурень Ахех, которого ты видел у меня, аж живет в мастерской, спит чуть ли не в обнимку с трупами, а все без толку.  Кстати, смотри, Фидек, если как-нибудь увидишь его, не вздумай завести разговор про продавца перчаток – жутко даже подумать, что сумасбродный мальчишка тогда задумает. 
     Фидек удивился, что Ниферон называет взрослого Ахеха «мальчишкой». 
     - А что задумает Ахех? – спросил он с любопытством, пришедшим на смену ужасу. 
     Ниферон с досадой пошевелил тонкими бровями. 
     - Спроси у него… Ясно одно – так этого не оставит.  Понесется в Мемфис, найдет продавца перчаток… А тот, как ты понимаешь, шуток не любит, да и критики тоже не выносит, подобно всем психопатам.  Сделает из паренька две пары перчаток – и дело с концом. 
     - Но ведь Ахех еще не скоро умрет, он же молодой…- удивился Фидек. 
     Ниферон тяжело вздохнул, показывая этим, что удивлен тупостью собеседника. 
     - А он подождет, пока Ахех состарится прямо в его мастерской, будет сидеть и ждать.  Нет, Фидек, ты иногда кажешься мне умным парнем, а порой я тебе поражаюсь, честное слово… Смотри, почти любой из этих инструментов, которые есть в любой мастерской, может легко стать орудием убийства.  Много ли надо этому заморышу Ахеху? Одним словом, смотри, не болтай много.  И не шляйся больше ко мне в мастерскую, Фидек, очень тебя прошу.  Придет время – сам позову.  Давай ступай домой, а то что-то я отвлекся с тобой.  Меня, между прочим, ждут…- Ниферон, улыбаясь, кивнул на труп под покрывалом. 
     Он, приобняв мальчика за голые, смуглые плечи, довел его до двери и, открыв ее, легонько толкнул в спину.  Мальчику показалось, что из вечного холода он вошел в уютное тепло и запах диких роз.  Несколько минут он вдыхал это полдневное, цветочное тепло и с удивлением почувствовал - от его страсти не осталось следа.  По телу блуждала пустота и отчуждение ко всему на свете.  Холод за спиной прекратился и Фидек понял, что дверь мастерской закрылась за ним. 
     .  .  . 
     В древние, незапамятные времена правил в Египте царь Бусирис.  Он не любил, боялся женщин.  Пятьсот красивых подростков жили во дворце царя, и не было среди них ни одной девочки.  Жрецы твердили царю о смерти и о наследнике, необходимом великой стране.  Но Бусирис молчал.  Он уже умирал один раз, и лучше всех в мире знал, что это такое.  Умирал он, прожив на свете шесть младенческих лет и едва успев сравняться ростом с кустом карликового жасмина, на который любила глядеть его покойница – мать.  Причиной смерти царя был испуг.  Однажды, сбежав от нянек, он забрел на маленький каменный двор, где толстые бабы со смеющимися, почти черными от солнца лицами перебирали голубиные перья.  В стороне тут и там валялись мертвые головы голубей с удивленно раскрытыми клювами.  Черная фигура женщины приблизилась к Бусирису: «Посмотри, какое перышко…» Жесткий, серовато- белого оттенка, остов пера впился в маленькую ладонь царя.  Мохнатое чудище оказалось живым и огромным, не имеющим ничего общего с голубями, воркующими на дворцовом балконе.  Это безобразное, вызывающее тошноту, существо не могло, не имело права существовать, а, между тем, оно существовало и впивалось в руку мальчика своим отвратительно живым остовом.  Царь оттолкнул пухлую руку с пером и неистово закричал от жаркого ужаса.  Огромные, грязные бабы со смехом бросились к упавшему на землю, колотящему ногами царскому мальчику.