За калиткой маячил сгорбленный силуэт.  Бобер подошел.  Фуфела трясло, на.  бледной щеке чернела запекшаяся кровь. 
     Бобер хотел спросить, на кой черт Фуфел замастрячил такую шнягу, на фиг было шмалять? Но в это время в доме грянул выстрел.  Через минуту огонек керосиновой лампы погас, и тут же в окне замелькали какие-то другие беспорядочные отсветы. 
     Появился Сом с каким-то узлом в руке. 
     – Ты чего там? – спросил Бобер. 
     – Да помер он, – отмахнулся Сом. 
     – А шмалял зачем?
     – Нечаянно.  Когда перезаряжал, палец сорвался.  Погнали, нечего здесь торчать!
     Бобер все так же стоял столбом. 
     – Погнали! Погнали!!! Кр-ретины!!! - Сом даже слегка присел, заходясь от крика. 
     Они припустили, рискуя поломать ноги на ухабах.  Сворачивая в проулок, Бобер опасливо оглянулся, словно боясь увидеть погоню. . . 
     9
     Сивцов проснулся глухой ночью от боли в груди.  В последнее время «мотор» нередко барахлил.  Но нынче боль была какая-то особенная и походила скорее на мучительную тоску.  Сивцов заворочался, стараясь не разбудить жену, опустил ноги с постели.  Томление в груди не прекращалось.  Он вдруг подумал, что когда-нибудь так и помрет здесь всеми забитый и одинокий на родной, но теперь покинутой людьми земле.  Люди больше не возделывали почву, не вспарывали поверхность озера крутыми носами моторок, не орали вечерами хмельные песни.  Он, да Петровна, да упрямец Прокопий не позволяли нежити окончательно завладеть этим местом. 
     Но нежить кружила окрест, вечерами заглядывала и скреблась в окна, порой жутко трубила в печные трубы разваливающихся изб, пылевыми столбами гуляла по берегу.  А по ночам проникала в сторожку и не давала Сивцову дышать.  В такие минуты ему хотелось бросить все и навсегда уехать в Индустриальный.  Но ведь и туда уже давно просочилось запустение.  Военный завод замер, улицы обезлюдели.  В поселке, где всегда была напряженка с жильем, пялилсь провалами окон брошенные жильцами «пятиэтажки». 
     Внезапно в ночном безмолвии Сивцову за распахнутым окном почудился какой-то звук.  Был он далекий, едва слышный и вполне мог сойти за обман слуха.  У дома лениво взбрехнули собаки.  Сторож прислушался.  И вскоре опять уловил еле различимый звук.  Прожив всю жизнь в охотничьих краях, Сивцов насторожился: смахивало на далекие выстрелы.  Кто стрелял? Где? В чутком ночном воздухе звуки могли разноситься на километры.  Но на открытом просторе выстрелы отдались бы раскатистым эхом.  А тут что-то другое. 
     Сивцов обошел комнаты, приникая к каждому окну, но нигде ничего не увидел.  Задержался у телефона.  Но куда звонить, что случилось-то?!
     Сторож из-за болей в сердце и непонятной тревоги не уснул до самого утра, а чуть свет свистнул собак и отправился в деревню. 
     10
     Коля Воронков лихо пылил на своем «Урале» по разбитой дороге.  По сторонам березняки сменялись густыми, низкорослыми зарослями, а подступившая к самой обочине сопка темно зеленела хвоей лиственниц.  Проехав мимо двух горелых распадков, Воронков разглядел над дальним краем просеки покачивающиеся в воздухе черточки.  Чайки.  Значит, до озера недалеко. 
     Коля не любил посещать Петькину Деревню.  Даже на рыбалку сюда перестал ездить, хоть такую рыбалку еще поискать.  И дело не только в том, что это место действовало на него удручающе.  Он с некоторых пор стал замечать, что его будто преследуют призраки погибшего села.  И на родной станции, и в Индустриальном, и даже в райцентре они то выглядывали из пустых окон покинутого дома (а таких с каждым годом появлялось все больше); то пялились из травы, прорастающей между ржавеющими рельсами; то мелькали за побитыми стеклами примолкших промышленных корпусов.  От этого на Колю порой накатывали странные наваждения, подобные тому, что посетило его утром на крыльце опорного пункта.  Он понимал, что его родные края медленно умирают, но в городах напасть не так бесстыдно прет в глаза.  А в глубинке Петькины Деревни первыми гниют и отваливаются от бытия, как нос и пальцы от пораженного проказой тела.  И от этого участковому становилось не по себе. 
     …Воронков на малой скорости осилил последний, самый скверный отрезок пути, вырулил на пригорок и зажмурился от блеска распахнувшейся водной глади.  Вдалеке, над островами, табунились мелкие, но хмурые облака, предвещая непогоду. 
     Николай притормозил, окинул взглядом раскинувшийся перед ним простор и повернул в сторону оздоровительного лагеря. 
     11
      – Так что же ты, Семен Иванович, мне-то не сообщил?! Не доверяешь, что ли? Сразу в отделение. . .  – Николай не отрывал взгляд от дороги. 
     – Да у нас ведь как со связью,– оправдывался Сивцов, сидевший в коляске. – То до Индустриального не дозвонишься, то до вас, то вообще никуда. 
     Мотоцикл вкатил на улицу мертвого села, и его треск показался участковому здесь неуместным, как песня на кладбище.  Николай знал дорогу к дому Прокопия Овчинникова.  Во время своих наездов по служебной надобности он всегда заглядывал к старику – спросить, не видел ли кого подозрительного, но, по сути, просто проведать. 
     Овчинников, седой, высокий, бодрый от работы в охотку на свежем воздухе, встречал участкового не шибко приветливо: здравствуй – до свидания.