– она осеклась.  Эти слова доводили его до бешенства.  Хотя, если вдуматься, его многое доводило до бешенства. 
     «Это как раз одна из тех причин, почему вдумываться не стоит».  - Осекла она себя, но было уже поздно.  Он выбил миску из ее рук.  Анни увидела, словно в замедленной съемке:
     Вот миска подлетает вверх, переворачивается, а после, подчиняясь закону притяжения, падает на пол.  Она всегда ломает спагетти перед варкой и поэтому вместо того чтоб упасть одним комком, они разлетаются по всей кухне. 
     «Нужно будет прибрать макароны с пола» - отмечает Анни краешком сознания.  И тут воздух со свистом покидает ее легкие.  Видимо этому немало способствует удар, полученный ею в живот. 
     Она охает и сгибается пополам.  За этим следует удар в плечо.  Боль молнией пронзает мышцу – он знает куда бить.  Анни поднимает взгляд на мужа.  Она отлично знает, что увидит там – тонкую, почти белую линию сжатых губ, играющие на скулах желваки – неизменные спутники подобной ситуации. 
     Ненужно смотреть ему в глаза – где-то на уровне инстинктов понимает Анни.  Она торопливо опускает глаза и с ужасом видит, что у него еще не прошла эрекция. 
     Он заносит руку для удара.  Почему-то в том, что он ударит по лицу, она не сомневается.  За этим последуют невыносимые взгляды, полные необоснованного сочувствия.  Черт возьми, неужели она не может напороться на двери, или неудачно сложенную гладильную доску?
     Дальше произошло что-то странное. 
     Непонятное для нее самой. 
     Даже после, прокручивая произошедшее, десятки раз в своем сознании, Анни не смогла найти ответов. 
     Словно действовала не она, а кто-то посторонний, получивший временный контроль над ее телом. 
     Он заносит руку для удара. 
     Она пригибается, вскинув руки в защитном жесте.  Внезапно руки выкидывают нечто невероятное - Анни становиться просто посторонним наблюдателем: Вот ее корпус слегка отстраняется назад, руки сгибаются в локтях – всего на долю секунды – после, резко распрямляются.  От неожиданности, он теряет равновесие.  Делает шаг назад, что б не упасть.  И ему это почти удается.  Вот только если бы не макароны, которыми усеян весь пол кухни. 
     Обычные макароны – проноситься в голове у Анни – не спагетти, там с пармезаном, или еще что…
     Она инстинктивно сжимается в калачик, ощущая спиной, рельеф батареи, еще не начался сезон отопления, поэтому она холодит спину. 
     Еще несколько кадров застывших в вечности: Его глаза широко раскрываются и он … взвизгивает.  Не вскрикивает, а именно взвизгивает. 
     Фальцетом. 
     Сердце Анни сжимается от жалости. 
     В доли секунды, состарившие ее на годы, она успевает проследить траекторию его падения, и понимает, что сейчас произойдет что-то ужасное. 
     Что-то, что нельзя будет исправить, получив пару лишних синяков. 
     Он падает так медленно, что ей начинает казаться, будто ему все же удалось удержать равновесие.  Однако эта иллюзия как-то не вяжется со звуком удара и, сопровождающим его треском.  Настолько громким, что Анни опасается – не услышат ли это соседи?
     После, наступает тишина, глубокая и пугающе вязкая, которая, как кажется Анни, набирает силу с каждой секундой и вот уже ничто не в силах ее нарушить. 
     
     Прошло около получаса, когда она решилась, и тихо позвала его по имени.  Ответа не последовало.  « А чего ты ожидаешь?» – поинтересовался внутренний голос, поразительно напоминавший голос ее мужа.  – Что он сейчас подскочит, и спляшет джигу? «У него череп раскроен, если ты еще не заметила». 
     Не заметить это было проблематично - по кухне расплылась темная, почти черная лужа пугающих размеров, она уже почти касалась ее босых ног.  – Почему кровь такая темная? Разве кровь бывает такой темной? – подумала Анни.  Над этим следовало поразмыслить. 
     На это ушло еще пол часа. 
      Почему-то ей вспомнился один случай, из их бесконечной совместной жизни.  Он еще касался одного парня по имени Данила.  Почему Данила, которого Анни в глаза не видела, оставил свой след в ее памяти, объяснялось просто – он умер. 
     Есть такое паскуднейшее человеческое свойство – даже неизвестных нам умерших, мы помним дольше, чем многих живых знакомых. 
      Данила был обыкновенным работягой, вкалывающим на стройке до потери пульса.  Смерть его, не была исполнена, какого то особого трагизма (насколько такое вообще возможно).  Просто, толи, задумавшись, толи по какой другой неведомой причине, однажды он оступился и сверзился (как выразился ее муж) с крыши многоэтажного дома.  Оставив по себе большое пятно на асфальте, и молодую, временно безутешную жену. 
      Тогда муж пришел с работы раньше.  Он пребывал в неестественном возбуждении.  Ей пришлось вести себя очень осмотрительно.  Не то что бы он пугал ее, (ну, в смысле, не то чтобы пугал, больше обычного) просто таким она его раньше не видела.  Он, словно узнал что-то такое, что изменило его, чего ей узнать было не дано.  Хотя, она сомневалась, нужно ли ей знать об этом. 
      - Мне очень жаль, – сказал он тогда, но лихорадочный блеск его глаз, говорил об обратном.  Совсем ему не жаль – подумалось тогда Анни.  Его охватило возбуждение, от осознания того, как неимоверно близко прошла смерть.  Возможно даже, она окатила его своим ледяным дыханием.  – Пьянящее ощущение, не так ли? – хотелось спросить ей, но она не спросила, конечно.  Оставшиеся в живых всегда ощущают это чувство – до предела просто, звучит почти как каламбур: оставшиеся в живых ощущают то, что они живы.