И был готов.  Трезв как стеклышко…
     Пьянству – бой, братья-пионеры.  Жаль мне той ночи, не вернуть ее.  А ведь был бы трезв как Колька, ни за что бы за нож не достал.  Это в армейке такую привычку взял – заточку в сапоге носить.  Были там резвые, иногда речь могла пойти о жизни и смерти.  Один раз мне пришлось подержать ее в руках, глядя в глаза ошалевшего дебила, и ощущение запомнилось: адское возбуждение от возможности сделать больно тому, кого люто ненавидишь.  Только тогда это была самооборона, мы оба были трезвыми, и здравый смысл победил.  Теперь – нет. 
     … Не помню точно, на что я рассчитывал, нанося изо всех сил удар сверху: самый неудачный ход в моем положении.  Кажется, я надеялся, что мой пьяный вид заставит Кольку расслабиться, попытаться перехватить мою руку, успокоить меня и отправить подумать в ближайшую канаву, отобрав нож. 
     Убивать мне уже совсем расхотелось. 
     Не Колька все по-другому сделал.  Почему-то.  Он схватил мою ладонь с ножом, и сжал ее с очень большой силой.  Я замахнулся левой – он и ее перехватил.  Я почувствовал, что он сильнее, но страха не было – его место занимало изумление.  С силой сжимая обе мои руки, Колька подался ко мне всем телом, одновременно выворачивая руку с ножом.  Выворачивая так, что лезвие нацелилось мне в живот.  Он сделал это так быстро, что я не успел никак среагировать, а на его лице не было ничего, кроме глубокой уверенности в том, что он делает. 
     И нож вошел в мою плоть.  Боль отняла все силы, и я обмяк.  Это позволило Кольке воткнуть нож еще глубже.  Потом я упал на землю. 
     Последнее, что я услышал, был приглушенный полувскрик-полустон Наташки.  Но увидел я не ее, а Макара, который стоял, прислонившись к забору на другой стороне улицы.  В зубах тлела «Прима». 
     И все утонуло в темноте…
     Ага, вот он, гнида, идет.  Не выдержал, пришел таки к Макару.  Еще бы, родственная душа, соучастник. 
     И бутылку припер.  Молодец! Ща, пацаны, я иду. 
     Следствие показало, что это была самозащита.  Показания Макара и Наташки сходились во всем: я напал, Колька защищался.  Все дела.  Теперь Макар пьет водку и читает книжки, Колян угорает с моей девчонкой, а я лежу с дырой в боку. 
     Ну, они так думают, что я лежу…
     Я подошел к хибаре и распахнул незапертую дверь.  Макар и Колька сидели за столом, пропустив по первой.  Колька был пьян уже, надрался где-то и к Макару заявился.  Догнаться решил со старым другом.  Трезвый бы не пришел поди. 
     Макар, увидев меня, усмехнулся.  Ни страха, ни удивления.  А может, догадывался. 
     Колька же напротив.  Захлопал пьяными глазами, открыл скривившийся рот и захрипел. 
     – Лё… Лёха… – разобрал я.  – Ты чо…?!
     – Здорово, Колян, – ответил я ему, присаживаясь рядом.  – Как жизнь? Как Натаха?
     Тот уже не мог сказать ни слова, только открывал рот.  Не каждый день он встречал друзей, покрытых землей, с полусгнившей кожей и обрывками одежды на тлеющей плоти. 
     – Извини за внешний вид, Колька, – говорю ему.  – Но пока выкопался, всю презентабельность потерял. 
     Гляжу, а он уже от страха трезветь начинает.  Этого я допустить не мог. 
     – Ладно, – говорю.  – Выпил бы с тобой, да не могу. 
     А потом схватил его за шею своими посиневшими пальцами и сжал ее.  Легонько.  Тот сопротивлялся очень вяло, трепыхался, как тряпка на легком ветру.  Потом обмяк. 
     Я отпустил.  Глянул на Макара.  Тот сидел, все еще ухмыляясь. 
     – Ты, это, Макар… – говорю.  – Сделай одолжение. 
     И на лопату с ломом в углу взглядом показываю. 
     Он кивнул…
     В моем гробу было не очень уютно.  Но я уже пообвыкся.  Колька места занимал больше, чем я – здоровый, гад.  Когда сверху послышался звук падающей на крышку земли, я пожалел Макара.