Голова немного гудела, но в целом он чувствовал себя неплохо.  Послания при себе Никула не обнаружил, значит, государю его уже передали.  Теперь оставалось только дождаться, когда государь скажет или передаст что в обратный путь, а затем отправляться домой. 
     Никула вспомнил схватку с разбойниками и остался собой доволен: он все сделал правильно.  Немного слукавил, конечно: нечего попадаться в такие явные ловушки.  И все же он привык к открытому бою, в каковом мог с любым потягаться, а не к лихоимцам подзаборным, не гнушавшимся никаких уловок.  И все же судьба с Киринеем к нему благосклонна: сначала ураган, затем щадринская дружина – ни дать, ни взять перст судьбы, значит, его послание было настолько важным, что боги не дали ему погибнуть от рук грабюков. 
     – Здорово, крайнянин! – обратившись на кривлантском наречии, прервал его раздумья дружинник. 
     – И тебе поздорову! – ответил на своем наречии Никула, вставая со скамьи. 
     – Государь тебя ждет в светлице, – кивнув в сторону терема Лайдака, сказал дружинник, с любопытством оглядывая гостя. 
     И тот отправился к государю. 
     Государь был благосклонен и радостен, не иначе как хорошие вести получил.  Это показалось Никуле странным: с чего бы правителю Щадры радоваться, коли, не дай бог, через его земли враг пойти может.  Он не знал, что Лайдак радуется совершенно обратному, да и неоткуда было этого Никуле узнать. 
     – Спасибо, гонец, что вовремя послание доставил, долг свой перед войманом выполнил.  – Лайдак оценивающе поглядел на Никулу.  Молодец перед ним стоял крепкий, а дружинный голова сказывал, что молодец этот шайку разбойников влихую раскидал.  – Отписал мне войман твой, Радмар, что ты воин славный, равных тебе мало, и поступаешь ты по его приказу отныне в мое распоряжение. 
     Вот те на! Ему, тут, понимаешь, надо родину от южан отбивать, с товарищами в бой идти, а Радмар его на службу щадринскому правителю отдал! Где ж это видано? И послание-то, оказывается, сам войман Радмар писал, а не государь крайнянский Богслан! Что ж такое было в том послании? И почему нельзя ему домой воротиться и землю родную защищать?
     – Не серчай, государь, – глядя в ноги, произнес Никула.  – Для меня большая честь служить тебе, а приказ воймана для меня закон.  Но может ли быть чести выше, чем служить родной земле? А потому, позволь вопрос задать, отчего меня тебе служить отправили, а назад не воротили?
     Государь нахмурился.  Правду говорят: хоть и прытки эти крайняне в бою, да и языком прытки не менее. 
     – Что до приказа воймана твоего, так у него есть свои причины.  Ну а коли мне послужишь верой и правдою, то и домой возвратишься с честью, – нетерпеливо ответил Лайдак. 
     Никула молча ему поклонился.  Похоже, ничего ему толком не узнать.  Что ж, остается только ждать, может, что прояснится. 
     – Голова! – громко произнес правитель.  В светлицу вошел головной отряда охраны государя.  – Определите служивого. 
     – В дозор пойдет, за ворота, – охотно отозвался голова. 
     У Никулы взор помутнел.  В дозор, за ворота, его? Бойца из главных сил? Выдержка у него была отменная, что и говорить – виду не подал.  Да и, положа руку на сердце, он бы и сам пришлого ни на какую ответственную службу не поставил, мало ли что там войман написал.  Войман далеко, а здесь нужно знать, на кого положиться.  Вот проверят его сперва, а потом можно и посерьезнее службу сыскать. 
     – Заступай в дозор сегодня, – объявил голова.  – Меня звать Свет.  Коли что не так, сообщишь мне, я во внутреннем дворе.  Будешь с напарником стоять во внешнем дворе, да смотреть, чтоб от западных ворот двора государева до главной улицы никаких происшествий не было, да сброд всякий не шатался.  Кто с чем придет, доложить мне, а я дале доложу.  Все понял?
     – Понял, как не понять, – ответствовал Никула.  Получив в оружейной свой меч и нож, а также одежу с легкой крайнянской кольчугой, он заступил в дозор с Лушичем.  Из разговора с ним Никула понял, что полянское наречие ему гораздо легче понимать, чем браниславское.  То ли Лушич был откуда-то с запада, то ли просто говорил невнятно, но разговор с ним не клеился, потому что Никула понимал только слово через три. 
     – Всударь друже у паход сбвиравшийся, – сообщил Лушич.  Государь собирается в поход, понял Никула.  – Усве лычнуя дружны субаю сбвирайся! Тры десяти десяткоу. 
     – Как всю дружину? – встрепенулся Никула.  – А город кто охранять будет?
     – Мы у табию! – захохотал Лушич. 
     Дружинных три сотни, составлявшие личную дружину государя, по сути и были основной армией Щадры.  Благодаря богатой казне Лайдак мог позволить нанимать только лучших воинов.  Еще сто воинов охраняли подступы к Щадре со всех сторон, будучи и дозорными, и гонцами, в случае чего.  Кроме того, город стерегли и другие вольнонаемные, которым платили местные купцы.  Те в прямом подчинении у государя не находились, но защитниками Щадры также считались.  И если государь выезжал со своими тремя сотнями, внешней защитой города оставалась внешняя сотенная дружина, а внутренней – купеческие вольнонаемные.  Было еще двенадцать воинов в охране казны, не покидавших предела двора, где казна хранилась, но те не в счет: бьются только за казну, приказ у них такой. 
     – А куда это он собрался? – спросил Никула.  «Не на помощь ли Крайне? – подумал он.  – Да только что толку с его трех сотен? И стал бы он сам город покидать?». 
     – Жди гворются, шы к алтарю!
     – Киринеевскому?
     – А гак же!
     – Так ведь говорят, что здесь больше принято Черводрею поклоны класть? – вспомнил Никула. 
     – Дак сэ у крывлантэц! – скривился Лушич.  И сплюнул.  – Тю! Однэ слыва: крывлантэц!
     На этих словах Никула заметил в сумерках, что к воротам кто-то приближается.  Почти сразу стало ясно, что их двое.  Первой, подхватив сарафан, бежала женщина.  За ней пошатывающейся, но бодрой походкой спешил здоровенный детина.  Даже в полутьме Никула разглядел по одежде, что это кривлантец.  Женщина не кричала и не звала на помощь, хотя намерения детины угадывались как не самые хорошие.  Она, не сбавляя шага, бежала вдоль стены государева крома.