После ужина наступает приятная истома, пару минут отлеживаюсь подле остывающего трупа, но поздний час стимулирует к активным действиям.  Для начала запихиваю тушу в заранее заготовленный мусорный пакет, смываю влажной салфеткой кровь с лица и ополаскиваю рот газированной минералкой.  Стает вопрос: где мне ее схоронить? В этом лесу у меня припрятано тело, если полиция обнаружит в одной местности два трупа - жди большого расследования, а такое чревато ненужным вниманием.  Возникает мысль заехать в пустошь, что расположилась впереди в несколько десятков километров, вариант не из лучших, но, кажется, единственный пригодный.  Беру бездыханное тело Вики на руки и шваркаю в пустой багажник, передние колеса со скрипом чуть подпрыгивают, что еще больше забавляет. 
     Загоняю педаль до упора, дальние габариты в мельчайших деталях высветляют каждую выбоину на дороге, благодаря навострившейся реакции я их все лихо объезжаю.  Что-то не так: на зубах остался неприятный шероховатый налет, во рту ощущается раздражающий привкус, провожу пальцем по деснам, смотрю - кровь.  Возможно, я слишком крепко сжал челюсть и сдавил клыки, хотя, даже если оно и так, на сытый желудок моей регенерационной функции надлежит исправлять подобные оплошности за считанные секунды.  Мне не хватает воздуха, открываю окно и дышу через рот, ночная прохлада играется моими густыми волосами, запруживая салон волглым запахом неоглядных полей.  С каждым проезженным метром мое самочувствие ухудшается: в области живота возникают невыносимые колики, одной рукой придерживаю руль, а другой массирую по часовой стрелке в районе пупка.  К горлу подступает прожигающая внутренности жижа, громко отрыгиваю, после чего выблевываю на себя половину высосанной крови.  Угождаю в колдобину, машину заносит вправо, выворачиваю руль в противоположную сторону, стараясь держаться прямо по дороге.  Недомогание притупляется туманностью в голове и резкой рябью в глазах… Стойте, почему я не чувствую асфальтированной поверхности? Вокруг долбанная пустыня, видимо, я сбился с пути, когда выравнивал эту колымагу.  В состоянии полной дезориентированности, в купе с помутнением разума, я блуждаю на бешеной скорости по широкому пустырю.  Жизненно необходимо вернуться на дорогу, иначе… Нет сил фиксировать руль, руки спадают на колени, а голова помпончиком болтается на плечах - кажется, я отключаюсь. 
     Резкий вдох, глаза на выкате, вокруг пугающее молчание, за исключением светящихся датчиком на панельке.  Дальние габариты уперлись в темно-синие горизонты пустыни, освещая иссохшую землю.  Поворачиваю ключи, двигатель отказывается подчиняться, еще пару попыток и только потом всматриваюсь на положение стрелки: бензин кончился.  Кое-как вываливаюсь из салона, снаружи живительная прохлада с примесью соленого привкуса, падаю на лопатки от бессилия, и надо мной тут же расстилается ультрамариновая немая пестрядь из мириад ярких точек.  Изнурительное недомогание выбило меня из сил, хочется остаться здесь, лежа на треснутой земле от безводья, созерцая небесный холст.  Но надо двигаться, если хочу выбраться отсюда до рассвета, до того, как яркое солнце воспламенит мое молодое тело.  Приложив все усилия, мне удается встать на ноги и доковылять до багажника… Только сейчас замечаю: он открыт нараспашку, а внутри только разодранный пакет, в который я завернул Вику.  Где эта тварь? Помню, как лично вывернул наизнанку все ее вены и артерии, она никак не могла выжить, впрочем, есть догадки, однако их вероятность кажется мне за гранью лавкрафтовских сюжетов.  Накидываю наопашь куртку, захлопываю двери машины на замок и пинаю бампер ногой – сигнализация завывает на полную катушку, а вдруг поблизости есть люди, и возможно, мне удастся подобным образом привлечь их внимание.  Несколько минут стоймя выжидаю, пока разрывающий пустоту свист долетает до каждого комочка и кустика на этой пыльной плоскости - никого.  Поднимаюсь на крышу машины, металл скулит и прогибается внутрь, густая ночь всюду наложила свои дремучие ручищи, я собственные ноги-то с трудом различаю. 
     Время - половина четвертого утра, горизонт по-прежнему холодного синего цвета, думаю, под конец осени светает, около, восьми или семи, точно сказать затрудняюсь, так как обычно в такое время я уже калачом под кроватью.  Ухватившись взглядом за едва различимую колею от собственных колес, в темпе иду по следам обратно, надеясь в ближайший час или два дойти до людей или дороги.  Прибавляю ходу, ночная пробежка мне сейчас не повредит, главное не терять эту рыхлую линию под ногами.  Раз-два, раз-два, дышать через нос, локти согнуты под углом, двигаясь назад и вперед по инерции, плечи расслаблены, а кисти рук сжаты твердым кулаком.  Мой персональный забег длится десять минут, после чего пот подступает из всех желез организма, рот открыт, я то пыхчу, то кряхчу, длиннющая слюна вытягивается от подбородка до бляхи на моем ремне.  Приходится притормозить и отдышаться….  Ай, острая боль просыпается на этот раз чуть выше живота, меня корчит на месте, дрожь - я и вываливаю остатки человеческой крови на чёрствую поверхность.  Пожалуйста, еще немного, только не такая смерть, только не сожжение.  Нащупываю глазами след и продолжаю спасительное движение, только теперь уже на четвереньках, как плешивая шавка.  Во рту все пересохло, обнаруживаю языком грязь на нёбе, пытаюсь соскрести ее оттуда, в итоге расцарапываю все верхнюю полость и десны.  Ветер приподнимает удушающую пыль и бросает мне в лицо, чувствую, как песок забивается в уши, ноздри, как грязь оседает на моих волосах, их потом ни одним шампунем не отмоешь, придется стричься.  Продолжать в таком положении невозможно, собрав последние ошметки первобытной силы, встаю на ноги, вокруг мертвецкая глухота, нарушаемая моим хриплым кашлем.  Становится невыносимо жарко, скидываю прочь кожаную куртку, под которой хлопковая рубашка прилипла к телу, легкое дуновение, и меня берет озноб.  От изнеможения не хватает прыти, чтобы переставлять конечности, тупо вскидываю вперед правую ногу, затем выравниваю к ней другую, я беспанцирная черепаха, вставшая на задние лапки.  Земля вибрирует, нечто, устремившись на меня, прорезает ночь.  Звук исходит сзади, ничего, кроме беглого приближающегося топота.  На всякий случай выпускаю клыки, и готовлюсь быть атакованным.  Вика…
     Она прыгает на меня так неожиданно, я отчаянно вскрикиваю от страха.  Ее пасть настолько широко разинута, что за долю секунду мои пальцы оказываются у нее во рту, мне удается нащупать ряд крепких акульих клыков.  Вика, точнее, то, во что она теперь превратилась, сбивает меня с ног, оказавшись двумя ногами на моей груди, изо всех сил сжимает челюсть, пытаясь оторвать мою руку.  Впервые в жизни боюсь быть съеденным.  Вгрызаюсь зубами в ее голень, а ей все нипочём, тварь трижды откидывает голову вверх, наконец лишая меня кисти руки.  Культя струится теплым кровавым фонтаном, заливая мои глаза, с диким криком от невиданной доселе боля бьюсь в конвульсиях, прижимая к груди обрубок.  Чуть поодаль, в непроглядном пространстве, Вика с жадностью обгладывает мои отнятые пальцы.  Слышу хруст тонких костей, напоминает кота, обедающего сухим кормом, и это усердное чавканье плотной кожей.  Можно смириться, дожидаясь, когда же клиент возьмется за главное блюдо, но жажда жизни подбирает меня новой волной, резкий прилив силы действует воскрешающим зарядом.  Реакция, физическая сила и выносливость возвращаются на прежние места, хоть, как я думаю, на короткое время, однако этого хватает на первых парах.  Следы от шин подо мной никуда не делись, быстро вскочив, удираю в намеченном направлении как ошалелый.  Скорость бегства настолько высока, что мне трудно держать веки раскрытыми, из глаз сочится влага и стекает по грязным щекам прямо за воротник.  Бегство от смерти, позади страх, уродливая мутировавшая Вика и моя кисть рабочей руки, ничего страшного – она со временем отрастет, надо только напиться крови, желательно совсем юной.  Радость переполняет до краев, какой бы формы она ни была, подходите ближе, я готов поделиться ею со всеми одинокими и несчастными видами во вселенной: весь этот быт – вонючая туфта, вот она жизнь - удирать от смерти к мизерному шансу на спасение.  Я бегу, братья и сестры, следуя линии, прочерченной Богами, дождитесь и встречайте меня с хвалой, ибо несу для вас секрет жизни. 
     Без двадцати минут шесть.  Надежда вырывается из рук и эфиром поднимается к богу-садисту, я стою, вперив глаза, полные липких слез, на задний бампер собственной машины – неправильное направление.  Барахтаясь в борьбе за мои пальчики, я и не обратил внимания, как несколько раз сменил положение своего тела.  Когда я оказался на ногах, мне некогда было задумываться, где восток, запад, юг и треклятый север, я вверил свою судьбу невидимым силам, и они повели меня обратно, к началу конца моего существования. 
     В распоряжении остаются час-полтора, вполне достаточно для предсмертных размышлений о пройденном пути, прошлом, вместе с его ошибками, о несбыточном будущем, краю которому не было.  Тем не менее Вика, точнее то, во что она мутировала, не выходит из головы, мне не удалось подробно разглядеть ее, однако уже ясно – она не превратилась в вампира, нет, то было нечто более крупное, прожорливое чудище, способное одним махом откусить руку.  И как мое болезненное состояние связано с подобной трансформацией? В кодексе вампиров присутствует пункт, обведенный красным, он призывает каждого охотника добивать жертву, мне всегда казалось, что подобным образом мы – кровопийцы – специально ограничиваем собственную популяцию, ради сытого существование всего клыкастого вида.  Но, а что если это не так? Что если легенда об умирающем польском князе и вампире-одиночке - правда? По легенде, дни старого князя Болеслава, в виду преклонного возраста, были сочтены.  Будучи человеком легкого разума, пан верил в темную магию и почитал ее целительные свойства.  Он обещал полцарства тому, кто сделает его бессмертным, разумеется, не надо объяснять, что замок тут же осадили разного рода шарлатаны со всей Европы.  В течение нескольких месяцев его подвергали всяческим бессмысленным ритуалам: заставляли пробовать отвратную пищу, от запаха которых панночки падали в обморок, старик осушал кубки, наполненные напитками, сваренных на основе ослиной мочи и крови девственниц.  Так продолжалось до тех пор, пока он не слег в постель от бушевавшей на тот момент по всей стране пандемии «Крестьянской лихорадки».