Чёрный камень тяжелее белого. 
     
     Железо боится влаги; человек боится осуждения со стороны; время боится итога времён, ибо всё будет вне времени. 
     
     Я люблю смотреть бег облаков: эти седые бороды неба идеально смотрятся на синеве неба-моря.  Это невозможно не любить.  Но когда-нибудь, когда атом взорвётся, раковая опухоль радиации убьёт всё живое, я увижу, почувствую ногтями что-то новое, странное, невообразимое.  Дай Бог бы не подавится своими кишками от этих преобразований мира, раз ничего доброго уже не явится на Божий свет. 
     
     Машины как люди также сходят с ума.  В рассказе Стивена Кинга "Грузовики" горстка людей противостоит взбесившимся железякам.  Та лилась кровь, были жертвы. . .  И всё же нет преданнее помощника для прямоходящей обезьяны чем добрый механизм, в который мы всё ещё пытаемся вставить свои мозги.  Я полностью уверен, что роботы станут сильнее и выше нас, но они будут бездуховны.  Человек снова станет чем-то вроде животного.  Вот тогда и явятся со всей очевидностью гуманоиды с других планет, роботы будут выпотрошены, и светлый разум воцариться среди обретающих цивилизационный вид землян. 
     
     "Смерть, наверное, самое лучшее изобретение Жизни.  Она - причина перемен.  Она очищает старое, чтобы открыть дорогу новому".  (Стив Джобс)
     
     "Любимцы богов умирают молодыми".  (Плавт)
     
     Мысли о смерти 4
     
     Во времена правления императора Диаклетиана состоялся следующий разговор:
     - По чём, крестьянин, волов продаёшь?
     - За восемь монет.  Добрый вол, хоть сейчас на пашню. 
     - Слыхал вчера один иудей говорил, что у тебя двое сдохло. . . 
     - То не у меня, а у соседа. 
     - Так и до тебя мор дойдёт. . . 
     - Не дойдёт, Фортуна на моей стороне!
     - Не шибко то надейся на счастливый случай. 
     - Мне на тебя надеяться? Сколько тут всяких ходят, клянут богов из-за собственной глупости!
     - Пусть вол поживёт у тебя ещё два дня, а потом я его куплю. 
     - Деньги давай сейчас. 
     - Нет, время покажет. 
     - Тогда катись от сюда, не создавай затор!
     - Ты груб как твой осёл!
     - У меня нет ослов. 
     - Ну, вол. . . 
     - Он такой же трудяга, как и я. 
     - Прощай, доброму римлянину не о чем с тобой разговаривать. 
     - Иди, иди, не спотыкнись.  Ходят тут всякие!
     - Сдохнет твой вол, вспомнишь меня. 
     - Мне прогнать тебя плетью?!
     
     О, хитрый и кровожадный паучище, относящийся к жертве как к чему-то особенному, притягательному! Ты есть король, властелин тёмного леса, где прохлада влечёт к тебе ещё больше жертв.  В этом лесу нет проворнее тебя, ты один имеешь терпение ждать, верить и надеется.  Для тебя нет времени, твой успех всегда с тобой. 
     
     Чем выше цивилизация, тем проще умереть. 
     
     Безумного маньяка окраин Лондона искали все специальные службы, но больше всех рыскал детектив Гарэм.  Утром подстригая усы, он пожелал себе дня без пули, ножа и верёвки.  День был длинным и тяжёлым эмоционально: автомобильные пробки доставили много хлопот, а тут ещё капитан Джаред застрелился в своём кабинете из-за карточного долга.  Но маньяка нашли; жалкий и истощённый онанизмом, он едва дышал.  Гарэм хлопнул его по голове, бедняга обмочился в штаны.  Столь беспомощное зрелище вызвало у детектива осложнение артрита.  "Сука, сколько на душе у него жертв, а выглядит как моль зашкафная.  Ну, в тюряге скоро ноги кинет!" Однако, знаменитый садист Клер Шотен прожил ещё сорок шесть лет и замучил с десяток-другой девочек и девушек в довесок к тем первым трём. 
     
     "Моя будущая мать (я её дитя во чреве) очень тонко чувствует перемену погоды: с ней в непогоду, в дождь и в снег я словно умираю в этой вдавливающейся утробе, мне не хватает кислорода, меня символично жарят на костре. . .  Постой, бурный ветер, не смей гнать тучи, ведь я - твоё наследие, я - твоё ещё не родившееся будущее! Мать должна присесть сейчас на камень и отдышаться от долгой прогулки, иначе моя смерть придёт раньше жизни".  ("30 дней до моего рождения"). 
     
     За каждого убитого еврея ответят перед некоторым судом десять неевреев. 
     
     Подвал, сырой и кишащий крысами.  Стеллажи с картофелем и свёклой, вдоль стены стоят картины, написанные наполовину, в бутылях расположились кисти. . . .  И здесь же лежит труп мужчины в красной с белым рубашке и замызганном краской трико.  На голове виднеется обширная рана, кровь запеклась и выглядит как свежая.  Труп как труп.  В доме воет спаниель, на плите выкипает чайник.  Жизнь продолжается. . .