Ей не нужно было использовать множество методик, тестов и других материалов, входящих в рабочий инструментарий специалистов в области человеческой психологии.  Она и так всё прекрасно видела, она могла сказать, говорит человек правду или он лжёт, тяжко ли он переживает или радуется чему-то, гложет ли его тревога или тоска, или он чувствует себя спокойно и умиротворённо.  Взглядом она могла словно «просканировать» весь организм человека и сказать, что не в порядке с его здоровьем, на какой орган или систему органов следует обратить особо пристальное внимание.  Бабушке Марии была знакома и хиромантия , а уж её телекинетические способности и вовсе вызывали у меня восторг.  Бабушка была убеждённой атеисткой, но она всегда стояла на стороне добра и благодетели.  Я не помню, чтобы она хоть когда-нибудь повышала голос или кричала на кого-то, я ни разу не слышал, чтобы она произнесла хотя бы одно бранное слово.  Если бы не её атеизм, любой бы мог назвать её глубоко верующим человеком.  Жила она скромно, никогда не возносила себя на недосягаемые высоты, со всеми разговаривала на равных и, как отмечали те, кто с ней беседовал или встречался, была очень приятной и непринуждённой в общении.  Питалась бабушка мало, а за несколько лет до своей кончины вообще почти перешла на хлеб, воду и бульоны.  Те, кто когда-то обижали её, как-то задевали, тех она прощала, а не как ошибочно говорили некоторые злые языки, исподволь наказывала своим колдовством.  А сколько она всего знала о жизни и многих её проявлениях – это была даже не мудрость, а премудрость.  Таких начитанных и увлекающихся людей я в своей, пусть только и начинающейся жизни, ещё не встречал.  С ней можно было разговаривать бесконечно, казалось, в ней были сосредоточены интеллектуальные зёрна и пласты всех минувших лет, её эрудированность и обаяние не знали границ.  Свои паранормальные способности она использовала исключительно для того, чтобы бескорыстно помогать людям, и я содрогался при одной мысли о том, что она могла совершить, если бы руководствовалась тёмными, злыми силами.  Я знал, что бабушка могла входить в контакт с иным, не нашим миром, с тем, который обычно называют «потусторонний».  Это был поразительный, невероятный человек, которого я очень любил.  Но время было непреклонным и беспощадным – прожив очень длинную и интересную жизнь, бабушка Мария тихо, почти незаметно скончалась, не доставив близким никаких хлопот. 
     Я осторожно, чтобы не разбудить Свету, встал, оделся.  В моей голове вполне отчётливо звучали слова моей покойной бабушки Марии: «ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ СПАСТИ СЕБЯ, СВОЮ ЛЮБИМУЮ ДЕВУШКУ, ДРУЗЕЙ, А МОЖЕТ, И МНОГИХ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ, ТЫ ДОЛЖЕН БУДЕШЬ СПУСТИТЬСЯ ПОД ЗЕМЛЮ, ВСТРЕТИТЬСЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ СО ЗЛОМ И ПРОЧИТАТЬ ЗАКЛИНАНИЕ.  ЛУЧШЕ ПОТОРОПИСЬ И СДЕЛАЙ ЭТО СЕГОДНЯ ПОСЛЕ ДВЕНАДЦАТИ НОЧИ». 
     «Сегодня после двенадцати ночи», - повторил я про себя.  Я решил действовать, смело идти до конца, ведь ставки были очень велики, а зло наверняка не заставит себя долго жать и скоро может вновь проявить свою сущность.  «Поэтому сегодня.  Решено окончательно и бесповоротно». 
     Стараясь не шуметь, я спустился по ступеням лестницы на первый этаж своего дома, очутился в пристройке, а затем, повернув в замке ключ, вышел на крыльцо.  Картина всеобщего победоносного разгрома мгновенно бросалась в глаза, и в свете мирного летнего солнца, недавно поднявшегося с восточной стороны горизонта, она казалась ещё более явственной и зловещей.  Я спустился к рукомойнику, умылся холодной колодезной водой.  Ко мне вернулась бодрость.  Когда я снова оказался на крыльце, то столкнулся с неприятной новостью, что было, впрочем, вполне естественно.  Принадлежащего Костику и Тане тёмно-синего «Патриота» у дома не оказалось.  Где они? Уехали? Спят на первом этаже моего дома? Но ведь я помнил, что они остались ночевать в машине – включили кондиционер, может, занялись в салоне любовью, что, сказать по секрету, они любили делать.  Я достал из шорт мобильник и набрал номер Кости.  Ответа нет.  То же самое я повторил и с номером Тани.  Аналогично.  За ночь могло произойти что угодно.  Они могли погибнуть или… или вообще смыться с дачи.  Да, о друзьях плохо так думать, но в реальности всё перевернулось с ног на голову, так что ничто уже не удивляло.  Потом каждый из нас пробовал дозвониться до Кости или его подруги, однако это ни к чему не привело.  Это обстоятельство удручало нас. 
      День перед нашей опасной вылазкой был невероятно длинным, однако лишённым каких бы то ни было неприятных сюрпризов.  Мы все ощущали себя участниками невероятных, запредельных событий, и чем ниже садилось солнце, тем явственнее мы чувствовали нарастающее беспокойство и тревогу.  Неопределённость нагнетала и без того напряжённую атмосферу, застывшую над дачами.  И слова Говарда Лакрафта напрашивались сами собой: «Страх — самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх — страх неведомого».  Вот именно такой страх и подкрадывался к нам из набирающих силу теней, он всё креп, упиваясь своим торжеством, по мере того, как последние золотые лучи дарили нам своё нежное сияние.  Почти весь день мы были неразлучны со Светой.  Вот и сейчас мы стояли, обнявшись, на крыльце и смотрели вдаль – туда, где солнце ложилось на перину темнеющих вечерних облаков.  Вполне возможно, это был наш последний день, последний день прикосновений, поцелуев и ласк.  Последний день с любимой.  Никто из нас не знал с кем или с чем нам предстоит столкнуться.  Мы не знали, как проявит себя зло, в каком чудовищном, жутком облике оно предстанет перед нами.  Мы не знали, будет ли оно материально и явится в одном лице или же оно будет неосязаемо и многолико.  И мы не знали, что с нами будет.  Но я знал, по крайней мере, догадывался, что нам следовало быть готовыми к самому худшему.  Весь день меня не покидало стойкое ощущение того, что то, неведомое и опасное, с чем мы столкнёмся под землёй, будет настолько ужасно и могущественно, что все наши совместные потуги будут выглядеть жалко и ничтожно.  И всё же, в глубине души, несмотря на страх и сомнения, я, да и все мы, надеялись на успех в этой неравной схватке со злом. 
     Как только призрачная и немая луна приобрела более чёткие контуры, мы, не теряя времени, направились к перелеску по безмолвной улице, где тёмными силуэтами вырисовывались увядшие деревья.  Подул ветер, листья слабо зашелестели, и этот звук напоминал последние вздохи умирающего.  Здесь было жутко, и Света крепче сжала мою руку, а Лерка пугливо прижалась к Серёге.  Раненую ногу Леры дёргала боль, но она всё же отправилась вместе с нами в это опасное и непредсказуемое путешествие, совсем не горя желанием оставаться одной в пустом доме.  Фонарные столбы не освещали узкую улицу, и сумрак разрезали лучи наших карманных фонариков, которые мы прихватили с собой.  Света не было, потому что отключилось электричество.  Всё это служило неким дурным, вселяющим страх, предзнаменованием.  Но мы шаг за шагом продвигались вперёд по мокрой от начавшейся росы траве, приближаясь к неизвестности, к нашей судьбе.  Дачные участки справа и слева от нас, казалось, были совершенно необитаемыми, и мы, как никогда, чувствовали себя одинокими и брошенными.  Далёкие звёзды, устлавшие серебристыми точками уже совсем потемневший небосвод, казались холодными и безразличными к нашим несчастьям. 
     Наконец, мы пролезли через дыру в проволочном заборе, проделанную когда-то местными грибниками, и очутились в покрытом дымкой тумана поле, где нёс свой ночной караул притихший ковыль.  Ветра больше не было.  Под нашими ногами шуршала трава, впереди высились сосны, в ветвях которых затерялась луна, теперь большая и жёлтая.  Минув несколько сосновых стволов и продравшись сквозь непомерно разросшиеся кусты малины, мы увидели прямо перед собой строение, созданное из веток.