Аммо.  самое время разогнуться из-за барной стойки, я уже побоялся что мы разминулись.  хэй вы а вот это моя вселенная стоит под хирургически яркими лучами галогеновых ламп, отчего по бледному лицу тени от бровей скул носа оттопыренной нижней губы, гордая отлитая из сверхъестественности безупречно как револьверный ствол, сияющий портрет идеалов у подножья которых тысячами корчатся надувные полуслепые ублюдки, андрогинная художественная красота, кости тонкие сахарные, легкая как пушинка, абсолютная искренность и открытое беспристрастие под сенью длинных шелково-черных волос. 
     - Ганс?
     я прохожу к стойке, меня раздражает, что еще как минимум полчаса мы будем разделены лаковой бордовой столешницей, пока не кончится смена, и сажусь на очередной идиотский стул из тех которые там вечно стоят, а она опирается на локти и перегибается чтобы меня поцеловать, но перед глазами вспыхивает застрявшая в антураже за спиной чмокающая возвратно-поступательная демонстрация умения и я подставляюсь так чтобы встретить ее губы щекой, звонко и от алой помады липко, так что радостью ярость сминается под диафрагмой в невыносимый жгучий ком. 
     - Налей холодного оверпруфа, пожалуйста.  В стакан, полный стакан, пожалуйста. 
      Она невозмутимо льет, пальцы на запотевшем боку матовой бутылки рэй-н-нефью нежные полупрозрачные и завораживающие синие венки по узкой кисти, я гляжу очень жадно пока можно а потом остается только стакан для виски, полный морозной выжигающей жидкости, лед кубиками на дне маняще искрится, и я давясь до слез махом вливаю в себя сколько влазит, чтобы залить едкое грызущее ощущение под ложечкой.  еще как помогает. 
     - Отлично.  Чего покрепче у тебя часом не найдется?
     Глаза у нее не черные, как думают все эти нескончаемые потоки отбирающих раз за разом выродков.  Темно-синие, как индиго, штормовая глубина или небо по ночам, которого Аммо никогда не видела. 
     - Чистый спирт, разве что, но его я тебе наливать не буду. 
     Нет, детка, я имел в виду серную кислоту.  Подобное средство, кажется, могло бы выжечь не только ярость с тошнотой, но и тот гарпун, которым я намертво к тебе прикован, неважно что потом осталась бы только уродливая рытвина сквозного келлоидного рубца через грудь и спину.  все остальное уже успешно выползло да вытекло из меня сквозь оставленные этим снарядом дыры растерялось по душным клаустрофобическим чуждым улицам наглухо, остался только из тебя лишний придаток, вуду-зомби с пустотой внутри, непроглядная паранойя и плутон в венах как побочный эффект оголтелой погони за твоими ускользающими из поля зрения интересами. 
     - Ты неважно выглядишь, Ганс. 
     я понимаю, как мне следует трактовать это заявление, но оно не трактуется а застревает в фильтре психоза так что хочется только плюнуть на пол и сбежать потому что я выгляжу хуже, уж точно намного хуже чем к примеру вот тот звукорежиссер в другом конце зала, с которым она скорее всего никогда не разговаривала, но может быть и иначе.  все что может быть - ласково змеино обвившаяся вокруг шеи удавочка. 
     - Это. .  - хочется хочется перелезть через ебаную стойку обнять тебя или душить или то и другое и безутешно молча рыдать, но я обращаюсь к вандализму, который устраивает внутри меня ром, и преодолев порыв фирменно скалюсь.  - Йе-стес-твен-но.  Я давно уже не отличаюсь брезгливостью, но отвращение вызываю даже сам у себя, чего уж говорить о других. 
     Аммо устало моргает в ответ и лезет за сигаретами в кармашек черной рубашки.  Такие вещи скрывают ее маленькую грудь окончательно, в животе сладко екает от ярко вспыхнувшего воспоминания - мраморная белизна, маленькие кофейные соски, левый с гнутой серебряной барбеллой.  Она говорит, многие умудряются путать - из-за роста, который от природы больше моих ста восьмидесяти, а на каблуках зашкаливает за два, и из-за голоса, низкого, холодного, с хрипотцой.  Все они притворяются, умалчиваю я, это очередной прием, потому что невозможно упустить такой коэффициент сквозящей в каждом движении женственности, прием чтобы выманить тебя из-за ограждения рабочей области и увести.  последнюю обозвавшую ее трансвеститом тварь я прирезал неподалеку от переулка, в котором находится бар, только Аммо об этом не знает. 
     - Даже сам у себя? - брови в линию, оттеняют по-английски прямой нос, а сигарета размыкает красные губы, такая деталь, все прочее перестает существовать.  - Еще у кого-нибудь?
     - У всех, - и это й-естественно.  Я допиваю ром и вдыхаю клубы побывавшего у нее в легких дыма.  - У тебя. 
     - Я имела в виду, что ты выглядишь нездорово, - уточняет как нечто очевидное, глаза в потолок, длинная длинная белая шея.  как жаль что я не являюсь твоими сигаретами или вишенкой из бокала.  - Как спалось?
     утебя.  я в этом не виноват, кажется, просто ублюдок бог очень сильно меня оскорбил. 
     - Великолепно, спасибо.  Я никогда прежде не видел столь впечатляющих кошмаров, до сих пор отделаться не могу. 
     Сколько ему ни мсти, ублюдку богу, все бесполезно - он даже не существует как нечто конкретное.  Я с ним вижусь так часто, что слишком в этом уверен.  Этот ублюдок не хочет меня обратно к себе, о какой мести может идти речь. 
     Она издает тихий скучающий смешок и, капризно ощерясь, выдыхает дым в сторону. 
     - Конечно же.  Именно поэтому сегодня вечером ты задвинешь еще на точку больше.  Отчего кошмар, который тебе приснится, будет еще более искрометен, и следствием оного явится еще одна добавка к дозе.  Все становится немного слишком очевидно, Ганс. 
     это похоже на очередную пощечину.  чтобы отвлечься, я стискиваю челюсти - так и сяк, под разными углами, что приносит обморочно яркий спектр ощущений, потому что правый верхний зуб мудрости раскрошен пиздюлями и воспален, умопомрачительная кипящая боль в голову, спасительная оглушающая боль, так приятно, я не сразу нахожу в себе силы перестать прежде чем взвою.  все давно уже очевидно, тупая сука, эта светящаяся дрянь внутривенно - единственное, что дает возможность находиться рядом с тобой, потому что обеспечивает меня статусом всего лишь еще одного искателя острых ощущений, коих вокруг варщиков вроде тебя всегда околачивается армия.  всего лишь.  еще одного.  выбившегося в фавориты благодаря своей экзотичности.  эта вымораживающая сосуды дрянь жрет меня изнутри, остужая сожженные тобой за день места. 
     - я понял кое-что сегодня, - говорю не глядя, потому что оборачиваюсь посмотреть, кто лапает меня за обнаженную в промежутке между рукавом футболки и длинной митенкой часть плеча.  никто не лапает, у меня галлюцинации, но это нормально. 
     - Мм? - пальцы Аммо на тычками удушаемом окурке в пепельнице кажутся чем-то, что живет самостоятельно, как хрупкие суставчатоногие со дна морского.  некоторое время я молчу, гадая, есть ли у меня хоть тысячная шанса избежать статуса психопата или бредящего торчка, но интуиция подсказывает - ей ведь поебать на это, полностью похуй там, на самом дне, в глубине, где рождаются от боязни потерять возможность смотреть на нее все мои сбои и срывы.  и что бы я ни говорил, это будет всего лишь очередной моей репликой, вот и все. 
     - какая бы то ни было жизнь, Аммо, имеет очень много общего с таким феноменом электричества как молния. 
     в колонки совсем тихо, неразличимо и скользяще стучится аггротек.  я люблю аггротек, но единственное, что сгодилось бы сейчас на саундтрек, это блюз-рок, который под землей презрели и предали анафеме еще во времена революции.  Аммо глядит на меня, склонив голову, ракурсом высвечивает лоб и совсем затеняет глаза, но выражение красноречивое - ну и что?
     - я даже могу определить где именно в каждом человеке находится то ядро, которое рождает необходимые для отправки функций заряды, - когда она так глядит, черта с два уже чего-нибудь объяснишь.  да и нахрен это надо, в общем-то, но мне не обойтись без аргументов, если я хочу вытащить ее поразвлечься сегодня днем.  - То, что делает человека живым, ты меня понимаешь?
     - Ага, - говорит Аммо обыденно.  чуть ведет головой, перемещая взгляд в стойку, и добавляет.  - Это как-то связано с тем, что снилось тебе сегодня?
     - Неважно, - да, связано, блядь, оставь в покое мои кошмары.  они снятся мне оттого что все стропила существования рухнули и остался только тесный тягостный ужас тебя потерять, как можно этого не понимать, все банки сорваны, гробовой клаустрофобический ужас, и каждый угол обращается в опасность, и каждый прохожий угрожает, потому что я не могу с ним сравниться, всего лишь я всего лишь хуже каждого и всех вместе взятых.  Если бы ты просто могла сожрать меня как чертовы вишенки из бокала.  если бы ты хотя бы машинально задерживала на мне взгляд, когда в голове проходят все эти неизвестные мне процессы - просчет, рассчет или вычисление - дома часами сидит и пялится в пепельницу, или в тарелку, или в экран с цифровыми муравьями белого шума.  часами сидит, пялится, ведет внутреннюю борьбу.